Читать интересную книгу Каменные скрижали - Войцех Жукровский

— Нет, я к вашей работе отношусь вполне спокойно. Даже Маргит…

— Ну, мисс Уорд — австралийка, — возразил профессор. — Это, знаете ли, почти особая раса, в них еще сохранилась крепость первопроходческого духа. Я на нее не надивлюсь, она работает, как мужчина, хоть ничто не заставляет, она единственная дочь в богатой семье.

— Вы ошибаетесь, кое-что заставляет, — пылко сказал Иштван. — Ей надо самоутвердиться.

— Женщина с характером и беспокойным умом. Ей нелегко будет найти мужа. Деспотична, замкнута, в быту это меня отпугнуло бы.

— О, доктору Уорд не угодишь, — подтвердил санитар, придерживая тюрбан, сбиваемый набегающим воздухом. — Сама работает, как машина, и другим спуску не дает.

— Да, — добавил водитель. — Она как офицерик только что из школы, терпеть не может, когда люди посиживают.

— В последнее время она как-то особенно была не в духе, — пригнулся поближе к Иштвану профессор, недовольный тем, что индийцы слышат его слова. — И неудивительно, жара и высокая влажность — это для женщин мука, климат убийственный, разлагает и физически, и духовно. Я с самого начала возражал против присылки женского персонала, тут даже мужчины страдают припадками ярости, которых, кроме как мильтауном, ничем не купировать. Или начинают пить. А она держится, мне повезло, крепкий орешек.

«Как вы ее мало знаете! — в душе возликовал Иштван. — Я один мог бы сказать, сколько в ней затаенной нежности и тепла, как она добра и сговорчива!» И тут же тенью набежало другое: внезапный разрыв, письма, на которые нет ответа, напрасные телефонные вызовы, жужжание в трубке, словно пространство, отмеренное проводами, вторит стенаниям дурному английскому выговору портье: «Мисс Уорд в отъезде». «Просьба передать, что звонили из Нью-Дели», — настаивал Иштван, портье по буквам записывал, кто звонит, и снова тянулись дни, и никакой вести. Нет, нелегко постичь, кто такая Маргит, у нее есть своя тайна, свое прошлое, подернувшее трауром жизнь. Но сегодня он станет лицом к лицу с ней и потребует объяснений. А какое он, собственно, имеет право требовать? Что он может предложить взамен? Да, он твердит «люблю-люблю», но чувство не оправдание, он просто-напросто эгоист, пожелавший распоряжаться ею как собственностью, владеть, разорять своими вожделениями.

А разве можно в любви вести расчеты, назначать прейскуранты взаимного обмена? Разве это не добровольная сдача в плен, которого сам не замечаешь? Обретение радости, — больше никому не доступной, непонятной, непостижимой, в беззаветном предании себя и добру и злу, потому что даже боль, наносимая этой рукой, всего-навсего ошеломляет, поражает осознанием того, насколько далеко зашло взаимное повиновение.

…«Лендмастер» резко остановился.

— Что случилось?

— По-моему, нам тут сворачивать, — озабоченно сказал водитель. — Тут ответвление на север. Пусть сааб глянет на карту.

Профессор развернул на коленях карту, испещренную зелеными прожилками, поводил пальцем по красным черточкам.

— Да, можно свернуть.

Машина резко накренилась, ухнула в разъезженный кювет и выкарабкалась на грунтовую дорогу. Седоков пошло трясти и раскачивать так, что пришлось судорожно хвататься за поручни, а коробки и тюки начали помаленьку странствовать, напирая на поджатые ноги.

— Это еще цветочки, это еще не так плохо, — утешил швед.

— Вы уверены, что мы свернули там, где надо? Профессор резко отклонился, чтобы не ударить Иштвана головой, и с какой-то детской хитринкой негромко сказал:

— По этой карте искать дорогу — пустое дело, ничего не сходится, кроме шоссе первого класса, А у здешних нюх, как у шакалов, сам убедился, они инстинктом чуют, где свернуть, мое разрешение им нужно, чтобы не брать на себя ответственность. Доедем, никуда не денемся.

Дорога местами пропадала, разбегалась веерами глубоких колей, пробитых колесами тонг, они ехали напролом, объезжали наполненные водой и окаймленные высокой травой рытвины и кусты плосковерхих карликовых деревьев, похожих на огромные грибы. Случалось, лавировали, спугивая стаи попугайчиков, зависавших над ними, поджав лапки, похожих на вихрь листьев.

И вдруг опять оказывались на дороге, мотор надрывался, извлекая колеса из глубоких колей, в радиаторе кипело.

Тернистые ветки цеплялись за снаряжение, подвешенное снаружи, царапали, обдавали рыжими муравьями, а уж те-то кусались, и пребольно. Усатые жуки карабкались по ногам Иштвана и с жужжанием взлетали с колен, вызывая дрожь гадливости.

На подпрыгивающей открытой ладони профессор протянул Иштвану пилюлю.

— От морской болезни. Слишком трясет.

— Спасибо, продержусь.

Но минутой позже, когда санитар обвис через бортик, утирая стеклоподобные нити слюны после приступа рвоты, Иштван почувствовал, как у него сводит живот. И отвел вбок лицо цвета недозрелого лимона, мычанием прося прощения и поводя выпученными темными глазами.

Они въехали в овраг с изрезанными лиловыми склонами, под колесами ходуном заходила перемолотая вода, фонтанами взметываясь оттуда по сторонам на осыпи.

— Смотри, застрянем, — предостерег профессор.

— Вижу, где кончается, — оскалил водитель белые зубы из-под темных усов. — Даю газ, чтобы не засосало. Машина выползла на твердый грунт, роняя с бортов жидкую грязь. Впереди лежала степь, поросшая редким кустарником. Бурой струей откатилась в сторону отара овец. Пастух, накрывшись от солнца мешком, держал под мышкой пику, а ладонями обхватил сосуд кальяна, окутанный голубым облачком табачного дыма.

Водитель, а после и санитар окликнули пастуха, но тот продолжал сосать мундштук, недоверчиво поглядывая из-под треугольного капюшона.

Они проехали так близко, что пастух, вытянув руку, прикоснулся к покрытому грязью борту, словно не веря собственным глазам.

— Темнота, — презрительно сказал водитель. — Не понимает, что говорят.

— Может, он нас боится? — предположил Иштван.

— Он? — водитель хохотнул. — Он шагу не отступит, он, если разозлится, запросто убьет. Саданет пикой и сбежит. Они только злых духов боятся. Дурачье деревенское.

Машина начала ритмично подскакивать, они ехали словно по стиральной доске, трясло так, что зубы стучали.

— Адское бездорожье! Что это? — простонал советник.

— К деревне подъезжаем. Или к водопою. Это буйволы такую гармошку вытаптывают, — ответил профессор. — Останови! — толкнул он водителя в плечо. — Выключай мотор.

И с неожиданной ловкостью выпрыгнул на дорогу с двустволкой в руке, указывая пальцем на пролетающую пару птиц кофейного цвета.

— Голуби.

Водитель пристегнул револьвер в полотняной кобуре и пошел следом, оба скрылись в кустах между камышом и высокой травой.

Когда мотор стих, стали слышны голоса джунглей, посвист птиц, басовитое воркованье голубей, верещание бесчисленных сверчков.

Иштван тоже сошел с машины размять ноги и вдруг застыл на месте, как вкопанный: из высокой, до колен травы, торчала плоская, покрытая чешуей голова и быстрые узенькие глазки в упор уставились на человека. Готовый к бегству, он повел взглядом в поисках какой-нибудь палки. Неведомая тварь, как допотопный гад, стояла на задних лапах и хвосте, опираясь передними о пружинящую густую траву и не отводя злобного взгляда.

— Это ящерица, сааб, — донесся сзади голос санитара. — Болотная ящерица. Она не ядовитая.

— Такая большая?

— И больше бывают. Они не кусаются. Из них сумочки делают и туфли.

Санитар сорвал со скоб лопату и протянул Иштвану.

— Шибаните ее.

Но рептилия уже поняла, что дело плохо, совершила длинный скачок, пригибая метелки трав, поплыла меж них, нырнула вглубь и исчезла. Только по зигзагообразному колыханию тростника можно было угадать, где она продирается. Высокая трава спутывала ноги бросившимся вдогонку людям, она становилась все выше, уже доходила до пояса, а губчатая топкая земля стала сочиться водой.

— Сбежала. Осторожно, тут топь, — санитар схватился за ветку. — Лучше вернемся.

Сквозь непрестанное и надоедное пение насекомых едва донесся стук выстрелов. Посчитали: два, потом еще два.

— Четыре голубя. А то и пять, — причмокнул санитар, заправляя под тюрбан выбившиеся пряди волос.

Он не ошибся. Бредя через хлюпающую топкую лужайку, они увидели профессора с двустволкой на плече и водителя, который поднял связку подстреленных птиц и торжествующе потряс ею.

— Поздравляю, — поднял над головой сомкнутые ладони Тереи.

— Ерунда, они непуганые, целишься, как в тире. Не охота, а бойня, — отговорился профессор. — Бил только ради ужина. Лишь бы не протухли до вечера, а то жара несносная.

Охотники обтерли платками потные лица, усеянные мошкарой, и, размазывая желтую пыльцу цветущих трав, обобрали со щек почти невидимые нити цеплючей, прочной и липкой паутины.