За частоколом, наконец, прекратили орать, и из ворот высунулся коренастый мужичок средних лет, с окладистой бородой и кривой дубиной, щедро утыканной гвоздями по всей длине, кроме того места, за которое её держала подрагивающая волосатая рука. «Рукоять» была обмотана куском сырой грязной тряпки, концы свешивались почти до земли, и с них капало на утоптанную песчаную дорогу.
— А ну с-стойте, дохляки проклятые! — слегка заикаясь то ли от воинственного пыла, то ли от, страха гаркнул мужик. Того, что мы и так стояли, а я уже и вовсе начала медленно оседать, судя по всему, было не достаточно.
— Какого хрена моржовича ты с ними лясы точишь, Пыхай?! Подходи и бей по маковкам, покуда не случилось чего, — гневно донеслось из-за частокола, но помочь иначе, как морально, никто не вышел.
— А вдруг они живые? — Заорал через плечо Пыхай, продолжая коситься на нас. Я отвечала ему тем же, больше думая о том, как доковылять хотя бы до обочины прежде, чем бунтующий желудок всё-таки сделает своё чёрное дело. Йен всё так же стоял на месте, разве что дышать стал немного ровнее.
— Да откель они живые? Ты на парня глянь — дохляк дохляком! Рожа бледная, синюшная, глаз-то вообще нет — вон черно совсем!
— А рубаха-то на ём, почитай, новая, только что мокрая да пачканая, — раздался неуверенный женский голос.
— Так он того, накануне прикопанный, во! — Быстро нашёлся застенный спорщик. — Зато девка вся в лохмотьях, знамо, давно зарытая, а он её за компанию поднял и волочёт! Бей ты, Пыхай, хрена моржовича тебе в глотку по самые кишки! Точно дохляки, говорю тебе! По темечку их, по темечку! А тут уж мы всем миром подскочим, и колышками благое дело доделаем…
— А… — я настойчиво подёргала Йена за рукав, — ты тоже вот это всё сейчас видишь и слышишь? — Он молча бросил через плечо недовольный взгляд. — У меня такое ощущение, что я уже минут пять как брежу.
— Бредишь ты с момента нашей встречи. — Ядовито усмехнулся мужчина. — Но сейчас эти деревенские олухи тебя обставили.
— Разговаривают чегой-то! — Облегчённо завопил Пыхай, намереваясь опустить свою дубину. Мы оба снова невольно отвлеклись на происходящее.
— Морок это всё! Не умеют мертвяки говорить! У них там ужо окоченело да отгнило всё к хрену моржовичу!
— Слушай, Моржова, ты мне надоел хуже крошек под одеялом! Не веришь, подойди и послушай! Люди енто, обычные живые голодранцы! — И мужик со стуком брякнул конец дубины оземь.
— Да откель тут, пропащая твоя душа, людям быть? — Не унимался голос из-за частокола. Очевидно, его обладатель прямо-таки жаждал нашей крови, по на глаза потенциальным жертвам показаться стеснялся. — В такой глуши живём! Купеческий обоз раз в год на праздник заезжает, да князев гонец за податью, собака, по осени является! Сам же знаешь — одни дохляки кругом бродят!
— Это тебе, пустобрёх, одни дохляки вокруг мерещатся. Ничего! В следующий раз твоя очередь с дохлесеком выходить. Ужо кого-нибудь и завалишь. Токмо в сторону кладбища лучше топай, чтоб недалече тащить закапывать.
Грянули свист и гогот, общее напряжение спало, высунулись головы любопытных, а те, что посмелее — целиком скучковались в воротах. Йен, не обронив ни полслова, спокойно зашагал вперёд. Я поплелась следом, чувствуя, как шатаюсь из стороны в сторону. Теперь к жару прибавилось сильнейшее головокружение, и мои ноги в сбитых лаптях выписывали такие круголя, какие не снились и самым закоренелым пьянчугам из родных Камышинок.
— Здравствуй, мил человек. — Откашлялся Пыхай, поудобнее перехватил дубину, но от земли отрывать не стал. — Ты, перед тем, как за оградку зайдёшь, крикни громко, что человек, а не дохляк поганый. А то бабы у нас там, боятся сильно, за собственным оханьем слышат плохо…
Я как раз успела доковылять, чтобы увидеть взгляд, которым одарил Йен Кайл своего несостоявшегося убийцу. Сколько в нём было брезгливой жалости к умственно отсталому держателю оригинальной дубины! Тот смущённо переступил с ноги на ногу и приподнял «дохлесек» с самым решительным выражением лица.
— Мы люди, люди, клянусь вам чем угодно! — я бесцеремонно отпихнула Йена локтем и натужно пропыхтела охрипшим голосом, прекрасно представляя, как быстро и без лишних сожалений мой не обременённый осознанием ценности чужой жизни спутник способен отправить к праотцам неугодного бородача.
— Шантал, да ладно тебе… — лениво начал Йен.
— Достал ты меня уже своей Шантал! Меня зовут Гордана! — неожиданно громко (в ушах зазвенело и запульсировало) рявкнула я и уже более спокойно обратилась к застывшему в нерешительности Пыхаю. — В Вашей деревне есть знахарка?
— Гордана, ну надо же! — С сарказмом оповестил всех присутствующих Йен из-за моей спины.
— Есть у нас тут одна баба, только это… — неуверенно прогудел Пыхай, с явной опаской поглядывая на мою протянутую грязную ладонь. Я тоже на неё посмотрела, мстительно вытерла о полу куртки, и мы, наконец, обменялись лёгким рукопожатием. — Что ли отвести?
Я кивнула, кивок превратился в падение. Последнее, что мелькнуло перед глазами — окладистая борода и засаленное плечо полотняной рубахи. Потом наступила темнота, в которой крутились огненные колёса, а вместо спиц в них белела паутина.
* * *
Сначала на меня медленно ползла огромная тень, у которой было много глаз и ещё больше ног. Я беззвучно открывала рот и пыталась бежать, но ступни вязли в воздухе, так что я только выбилась из сил и закрылась руками, не желая видеть свою неминучую гибель. Руки оказались прозрачными, поэтому пришлось зажмуриться, но сквозь опущенные веки видно было не хуже.
Потом в тени что-то замелькало, тёмные обрывки полетели во все стороны, и прямо передо мной появился Марфин, размахивающий пресловутым дрыном. Тот со свистом резал воздух и не прекратил своего действа, даже когда парнище выпустил его из рук. Я обнаружила себя сидящей на каком-то бревне, а Марфин скакал передо мной вприсядку под строгим надзором Ковла, горланящего неприличные частушки о терпистах. В какой-то момент я поймала себя на том, что подпеваю во всё горло, но звука почему-то не слышно. Марфин начал выплясывать вокруг моего пенька, в который незаметно трансформировалось бревно, и уговаривал меня присоединиться. Я так этого хотела, но буквально приросла к проклятой деревяшке, и долго плакала от обиды, глядя, как неутомимый односельчанин бесконечно медленно удаляется в серый туман.
Потом пришёл Йен Кайл. Он долго шевелил бровями и кривил губы, а продемонстрировав весь свой богатый арсенал выражений и гримас, перерезал мне горло. Я смотрела на текущую по серебристому «паучьему» платью зелёную жидкость и допытывалась, почему настойка из корня бугорника такого странного цвета. Йен молчал — он был очень занят аккуратным откручиванием моей головы от шеи. При каждом повороте я смотрела на него укоризненно, он виновато пожимал плечами и поудобнее перехватывался за лоб и подбородок. Из ниоткуда вдруг возник козёл и начал меланхолично жевать туманную завесу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});