Потому что Герман без всякого предупреждения, мягким рывком притягивает меня к себе и целует так глубоко и нежно, что тело моментально откликается на его призыв.
Секунду спустя я оказываюсь подхваченной на руки.
— А ужин? — с некоторой растерянностью между поцелуями бормочу я.
Но муж уже выбрал свободную поверхность в комнате, куда и несёт меня.
— Позже, — отрезает Герман, начиная разматывать замысловатый поясок платья. — Нам же надо позаботиться, чтобы тест показал правильный результат?
***
Тест, конечно, показал бледную вторую полоску, но удостовериться всегда лучше у специалиста. Так что две недели спустя я у гинеколога, и Герман напросился со мной. Ждёт в машине, пока идёт приём.
Где-то с лета мы с Германом снова начали заговаривать о детях. Ещё до начала всех этих разговоров, я видела, что ему очень хочется ещё одного, да и мне, честно говоря, тоже. Никогда не понимала, когда женщины заявляют: мой просит ребёнка. Мне всегда такая формулировка казалась странной. До той поры, пока Герман не начал «просить». Ну, как, просить? Бросать иногда фразы, что вот здорово было бы нам подумать о дочке. Или вспоминать, как прекрасна я была в первую беременность. Да уж… прекрасна. Округлившаяся, неповоротливая, мыслями уходящая в себя. Но Герман был так трогательно терпелив и предусмотрителен, не пылинки сдувал, конечно, но что-то вроде. Так что, вспоминая тот период, я уже и сама начала подумывать, а почему бы и не повторить?
Вот на этой волне мы всё чаще теряли бдительность. Как в ту неделю перед новым годом.
Счастливая выпархиваю из дверей клиники в первую январскую оттепель. Герман отрывается от машины и спешит мне на встречу.
— Да? — с надеждой спрашивает он, хотя мой сияющий вид, я так думаю, и есть самый лучший ответ.
— Да, — счастливо смеюсь я.
В бережных объятьях мужа тепло и радостно. Ловлю губами его горячие губы, поцелуями покрывающие моё лицо.
Когда мы слегка отстраняемся друг от друга, Герман расстёгивает пальто и опускает руку во внутренний карман.
— А я тут, пока ты была у врача, кое-что прикупил.
Редко вижу, когда Герман смущается, но сейчас, кажется, как раз тот самый момент.
Он берёт меня за руку, разворачивает ладонь кверху и ставит на неё белые вязаные пинетки.
— Самая лучшая обувь для моих девочек.
— Погоди, — смеюсь я, но воздух выходит из лёгких маленькими короткими рывками, потому что от вида детской, нет, младенческой обуви в больших мужских руках, в груди всё замирает, стискивается с многотонной силой. — Погоди… девочка или мальчик… это же ещё неизвестно.
— Очень хочу, чтобы была девочка, — отвечает Герман и с безграничным глубоким чувством во взгляде добавляет: — А ты, любимая, всегда даёшь мне то, чего я хочу.
Конец