Островский смотрит на меня из-под бровей. В его тёмно-зелёных глазах написано всё… абсолютно всё, что он чувствует. Всё без слов понятно. Кажется, я начинаю дрожать, а дыхание сбивается.
Пока Герман говорит, в моей голове начинает биться мысль: я не хочу, чтобы ты меня отпускал… я не хочу, чтобы ты меня отпускал… Мне надо ему сказать это. Надо… что я не хочу, чтобы он отпускал меня.
Но другая Варя, более здравомыслящая, более взрослая, та, что живёт не эмоциями, а разумом говорит: он прав, отпустите друг друга. Вам обоим нужно время и пространство.
Ты дала пространство ему, теперь он даёт тебе его. Так бери.
Взгляд опускается в приказ о командировке.
— Далеко, — сглатываю я. — И уже скоро, — обращаю внимание на дату.
— Заодно японский подтянешь, — внезапно усмехается Герман.
— Было б что подтягивать, — в тон ему отвечаю я. — Но… почему я?
— Потому что тендер перешёл к нам благодаря тебе. Это твоя победа, Варя. И я, правда, безмерно благодарен. Даже не смотря на то, что я сделал, ты помогла.
Замираю. Вот они, те слова, которых я даже не ждала. В груди начинает печь, сердце ухает, снова бьётся неровно и торопливо.
— Я помню всё, что я тебе сказал той ночью. Я действительно не могу без тебя. Я буду скучать.
И я тоже… — бьётся в висках. — И я тоже…
— До Токио тринадцать часов лёту. Выдержишь? — Герман одаривает меня скептическим взглядом, но в глазах плещутся ироничные искры.
Усмехаюсь, но киваю.
— Конечно. Курс борьбы с аэрофобией… я проходила у лучших.
Конечно, он помнит. И я помню.
И такое сложно забыть, когда жизнь то и дело сталкивает нас. Это не насмешка, не издёвка, не ирония. Судьба в самом кристально-чистом её проявлении.
Мы оба встаём со скамьи и поворачиваемся лицом друг к другу. Ладони Германа ложатся мне на предплечья и поднимаются выше, обхватывая руки. Он словно бы пытается меня согреть, хотя, может, на самом деле, ему просто хочется трогать меня. Как и мне его.
Осмелев, я провожу кончиками пальцев по свитеру в вырезе куртки. Хватаюсь за собачку молнии и тяну вверх. Ветер что-то совсем разбушевался.
— Отвезти тебя домой? — спрашивает он. — Поедешь… со мной?
Мне хватает пары секунд, чтобы кивнуть.
44
Выхожу из парадной. На Шпалерной уже ждёт такси. Мой рейс из Пулково практически в половину седьмого. Мысленно настраиваюсь на короткую пересадку в Москве и долгий полёт до Токио.
Может быть, даже хорошо, что голова занята. Так больше возможности не думать о Германе.
Но как о нём не думать, когда забравшись в тёплый салон такси, получаю короткое сообщение: «Хорошей дороги и спокойного полёта. Я буду ждать тебя».
Мы не виделись уже пару дней. Герман уехал в московский офис по делам и, честно говоря, мне его жутко не хватает. Мы сталкиваемся только на работе, иногда, если я не на машине, он подвозит меня до дома. И я замечаю, как сильно сжимаются его пальцы на руле, что аж костяшки белеют. Может, держится из последних сил, чтобы не сорваться и не напроситься в гости? Честно говоря, я уже сама готова пригласить его на чашечку кофе.
С продолжением? — спрашивает мой внутренний голос, и я мысленно закатываю глаза.
Прошедшая неделя была заполнена встречами с сотрудниками Кирилла Максимовича и подготовкой к командировке. Я вновь окунулась в круговерть рабочих задач, коротких брифов и конференц-коллов. Всё привычно, всё как всегда. И присутствие Германа рядом, его поддержка и забота много для меня значат. Он постепенно накидывает мне новой информации, выходящей за рамки моих основных обязанностей. Даже закрадывается подозрение, а уж не к новой ли должности он меня готовит? В любом случае то, что он готов делиться опытом и знаниями, меня окрыляет.
Такси едет по заснеженной улице, даже удивительно видеть в начале декабря такое безобразие на дороге. Это первый густой снегопад зимы. Надеюсь, вылет из-за него не отложат. В воздухе беснуются мириады белых хлопьев, метель стелется, скользя потоками по асфальту.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
А я снова перечитываю сообщение от Германа. И от этой короткой приписки «Я буду ждать тебя» щемит в груди. Я бы ответила: «Я буду ждать, когда вернусь к тебе».
Островский держит слово, он даёт мне пространство и не давит. Хотя я уже сама готова сдаться. Потому что желание обнять его, уткнуться носом в шею, обхватить руками плечи, прижаться всем телом и вдохнуть поглубже — просто нестерпимо. Это мой мужчина. От и до. И он нужен мне, а я нужна ему.
Мне хочется просто любить его, без всяких за что-то или вопреки, и чтобы он… любил меня. Чтобы всё было так же горячо и искренне, как много лет назад и несколько недель до сегодняшнего дня.
У всех своя история, а у нас вот такая. Неидеальная. Но в наших руках и возможностях что-то исправить.
Я всё ещё помню его «я не могу без тебя» и «ты у меня под кожей», и то, что он держит расстояние, наверное, стоит ему многих усилий. А мне мыслей — хочу ли я, чтобы он и дальше это расстояние удерживал?
Вещей у меня с собой немного. Я быстро прохожу предполётный досмотр и сижу на ряду кресел возле гейта, ожидая, когда объявят посадку.
Когда самолёт отрывается от взлётно-посадочной полосы, за иллюминатором кружит снег, а я спокойна, как некогда. Смотрю на этот безумный нескончаемый хоровод и огни города, растворяющиеся в матовой бесконечности.
Сердце стучит ровно. Мне не хочется зажиматься от страха или читать молитвы всем богам сразу, или перебирать в уме факты, свидетельствующие о безопасности воздушного транспорта над любым другим способом передвижения. Да и при взлёте я давно уже не считаю. Кое-кто когда-то славно потрудился над моим спокойствием.
Перелёт до Москвы совсем короткий, я даже не замечаю, как проходит этот час, и на пересадку мало времени. В отличие от первого части маршрута, здесь много иностранцев, они шумные и вылет под ночь. Но мы движемся навстречу солнцу, так что в Токио я прибуду в разгар дня.
Половину полёта я не сплю, смотрю пару новинок в мультимедийной системе. В кино я редко хожу, а все новые релизы обычно захватываю в дороге. Вот сейчас навёрстываю то, что пропустила. Моей соседке, правда, совсем не нравится, что экран светится, мешает, поэтому приходится вскоре отключиться и попытаться подремать.
В четырнадцать пятнадцать по местному я в Токио. За бортом почти десять градусов тепла. А меня забавит мысль, что я так и не удосужилась обзавестись хотя бы минимумом фраз для более вежливого общения. Не до этого было. Сегодня, пока буду прохлаждаться в отеле, обязательно подготовлюсь усерднее. Надо будет перечитать все записи, которые взяла с собой и пройтись по списку ценных указаний и советов от Германа.
Хватит уже думать про Островского, пора сосредоточиться на работе. Ближайшие две с половиной недели я проведу в Токио, и у меня есть целых полтора дня, чтобы прийти в себя. Чем займусь сегодня? Определённо сном, — приходит тут же ответ, — всё-таки спать в самолётах я так и не научилась.
Выхватываю багаж с ленты, двигаюсь к выходу. Аэропорт, словно улей. Он не только гудит от голосов и объявлений по громкой связи на трёх или даже больше языках, он будто вибрирует от перемещающихся по нему масс народа. Теперь в этом рое мне надо найти табличку со своим именем. Невольно вспоминаю, как в ноябре собственноручно встречала Такаши в Пулково, теперь же сама в роли делового туриста и мне полагается индивидуальный трансфер.
В зоне прибытия, кажется, случился небольшой Армагеддон, потому что разом приземлились несколько международных рейсов, и вся толпа хлынула наружу. Иду вперёд, взглядом перескакивая с таблички на табличку. Не то. Не то. Не то.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Взгляд цепляется за родные буквы, даже сразу не понимаю, что написано кириллицей. Меня просто смущает, почему вместо Варвары, там Варюша Мельникова и пририсованное сердечко в левом уголке.
Вскидываю взгляд вверх и замираю.