Читать интересную книгу Точка Омега - Евгений Шкловский

Однажды, стоя на платформе в метро с какой-то книжкой в руке, она вдруг почувствовала вкрадчивое, осторожное, но в то же время достаточно властное прикосновение к локтю, как бы оттягивающее ее назад. Она вздрогнула, но подчинилась и только в это мгновение сообразила, что слишком близко подошла к краю. А между тем из туннельной тьмы как раз с лязгом вырывался поезд.

Рядом с ней стоял невысокий седой мужчина лет шестидесяти и с тревогой вглядывался в ее лицо. Догадавшись о своей оплошности, она смущенно отвернулась. И только уже войдя в вагон и сев, снова оглянулась. Мужчина стоял у дверей. Теперь она видела только профиль – прямой тонкий нос с небольшой горбинкой, короткая стрижка, серебристые волосы. Странным образом она чувствовала его присутствие, и тут вдруг до нее дошло, что, вероятно, он только что спас ее, да, именно спас в буквальном смысле. Никто из стоявших поблизости (народу было немало) не обратил внимания, не подумал об опасности, какой она реально подвергалась, стоя на самом краю перрона, а он заметил.

Чувство глубокой благодарности охватило ее, и мужчина словно ощутил это, полуобернулся к ней, ободряюще, как ей почудилось, улыбнулся.

Почему он заметил, а другие нет? И как близко она действительно была от последней черты?

Нет, случайностью это быть не могло, вот и всеведующая Марго так считала.

Или все-таки случайно? Как бы то ни было, он (именно человек, а не мужчина, при чем здесь пол?) заслуживал признательности, даже и просто своей отзывчивостью. Мог бы ведь отмахнуться, не обратить внимания… Все они – в толпе, в метро или еще где – чужие друг другу, безразличные, а в часы пик, невольно притертые к соседям, чуть ли не враги. Он же откликнулся, сделал шаг, отвел занесенный над ней меч… Ей хотелось поближе рассмотреть лицо, заглянуть в глаза, а он и это почувствовал – то ли обладал такой поразительной интуицией, то ли и впрямь ниточка протянулась.

Собственно, почему она должна была уйти, так ничего и не сказав, не поблагодарив? Человека звали Арнольд Тихонович. И на вечер того малоизвестного, давно умершего певца пригласил он, что для нее стало еще одним откровением. Нет, все это было, конечно, не случайно – и метро, и певец… Ведь без Арнольда она бы не услышала этого прекрасного, восхитительного голоса (никакие эпитеты не передавали того впечатления, которое производило на Оксану его пение).

Вскоре новый знакомый появился у них в доме. Биохимик, он был еще и музыкантом, да и вообще эрудиции ему было не занимать. Неудивительно, что он стал у них частым гостем. Не раз Вадим, возвращаясь с работы, заставал его дома на кухне, беседующим с Оксаной. Иногда они вместе встречали его в прихожей, а потом из кухни или из комнаты снова слышались их негромкие оживленные голоса – слегка сипловатый Арнольда и звенящий, чуть заискивающий Оксаны. Не раз он слышал от нее: если бы не Арнольд…

Кто знает, может, так и было.

Плюс еще и певец с его божественным, как считала Оксана, тенором, который с некоторых пор тоже стал неотъемлемой частью их жизни. Вадим возвращался домой, на сто процентов уверенный, что из комнаты Оксаны услышит какую-нибудь арию.

Им было, о чем поговорить, Оксане и Арнольду: о том же певце, о трагедии гения, о музыке, ну и о прочих возвышенных материях, которые у Вадима, особенно после утомительного рабочего дня, вызывали зевотную судорогу. Сославшись на срочные дела или усталость, он старался побыстрее скрыться в своем углу. «Ты ведешь себя неприлично, – упрекала Оксана, – у нас гость, а ты уходишь». Отговорки не помогали: она воспринимала его равнодушие как неприязнь к новому знакомому и вызов ей лично.

Арнольд был вполне милым, интеллигентным («он не мужчина, а человек»), только Вадиму что оттого? Не очень-то приятно заставать постороннего «человека» у себя в квартире наедине с твоей женой, пусть даже и безобидно беседующих на кухне за чашкой чая или слушающих в комнате Оксаны музыку. А визиты с некоторых пор участились, так что перед тем, как возвращаться домой, Вадим звонил и осторожно выведывал у Оксаны, не ожидается ли гость. И если все-таки ожидался (голос Оксаны суровел, а это означало, что она не принимает никаких претензий), то Вадим либо задерживался в редакции, либо заходил куда-нибудь поужинать, либо сворачивал к кому-нибудь из приятелей и сам становился точно таким же незваным гостем.

31

Вадим то забывал про «ауди», то вспоминал с вновь вспыхивавшей тревогой. Это отравляло ему пребывание в клубе. Еще только приближаясь, он напрягался, начинал оглядываться по сторонам, настроение портилось. Улыбка, которую он выдавливал для девушек на ресепшене, выходила вымученной, ненатуральной, да и ответная не казалась ему такой, как прежде.

Короче, мерещилось ему.

Еще хуже бывало, если в клубе появлялись незнакомые люди. А они появлялись довольно часто, заглядывали в тренажерный зал или в зал с бассейном, обычно сопровождаемые менеджером, но иногда и в одиночку, озирали все внимательно, как бы оценивая, стоит или не стоит брать абонемент. Все к этому давно привыкли и не особенно обращали внимание. Но теперь Вадим нервничал.

На этот раз целая группа, несколько солидных господ в отутюженных костюмах, при галстуках. Вадим догадывается, что это не просто так, что визит имеет какие-то другие цели, а не просто беглое знакомство.

Странное ощущение: ты почти голый в воде, а метрах в пяти, на бортике джентльмены чуть ли не в смокингах с серьезным видом что-то обсуждают. Кто-то, почудилось, показал рукой в его сторону.

Почувствовав пристальные взгляды, Вадим смущается, потом начинает что-то изображать из себя – то ли бывшего чемпиона по плаванию, то ли записного спортсмена, тоже бывшего, но еще в неплохой форме. Он старательно загребает руками, перебирает ногами – так, чтобы почти без брызг, чтобы бесшумно скользить в воде. Рассекать ее, как это и должен делать профессионал.

Лучше бы, конечно, просто неторопливо плыть и представлять, как советовал приветливый инструктор Юра, море и солнце в голубом небе, играющие на волнах блики, одним словом, растворяться в покое Вселенной, в мировой гармонии. Тем не менее он – словно на кастинге, он пытается как-то сгладить, погасить контраст, который хочешь не хочешь, а возникает между голым человеком (пусть и не совсем), бултыхающимся в воде, и парадно одетыми господами на бортике. Получается невольно, что он как бы под ними, простертый у их ног, будто загнанный сюда насильно или спрятавшийся здесь, а потом внезапно застигнутый.

В общем, чушь.

Между тем гости неторопливо продолжают что-то свое обсуждать, а он в который раз пересекает бассейн из конца в конец. Голоса разговаривающих, отражаясь от воды, гулко резонируют, давят на барабанные перепонки, на мозги, на психику. Слов, правда, не разобрать. Слова не для него.

Его задача сейчас – плавать, а поскольку в воде он один, это накладывает на него еще большую ответственность. Можно сказать, он в одиночку отстаивает честь клуба, да, именно так – отстаивает, ни больше ни меньше, причем заплыв не на скорость и даже не на выносливость, а на выживание – не его личное, а всего клуба.

Может, так и на самом деле? Он – Тарзан в дебрях джунглей, на которого идет охота, он – индейский вождь Большой Плавник, способный нырнуть на десятиметровую глубину и долго плыть под водой. Что он время от времени и делает – ныряет и под водой переплывает весь бассейн от бортика до бортика, поражая всех своими могучими легкими. Ихтиандр. Ловец жемчуга Бальтазар.

Когда он выныривает, сердце почти выпрыгивает из груди, он несколько минут приходит в себя, ничего не слыша, кроме шума в ушах от собственного сердцебиения.

Он все ждет некоего продолжения, а между тем, вынырнув в очередной раз, обнаруживает, что на бортике никого. Вадиму не по себе, словно клуб уже закрылся, ни голосов, ни музыки, гробовая тишина, и лишь он, забытый пловец, не успевший вместе со всеми вовремя покинуть помещение.

Похоже на один из самых мучительных детских снов: его забывают в заброшенном, с заколоченными листами железа окнами доме, случайно или нарочно, двери заперты, в темноте он не может найти выхода, пахнет плесенью и сыростью, кричи не кричи, никто не услышит. Между тем – чу! – шаги, опасливые, как бы крадущиеся. Мгновенный леденящий ужас вдоль позвоночника. Хочется забиться в угол, накрыться чем-нибудь с головой, исчезнуть. Какое же ни с чем не сравнимое облегчение испытывал он, просыпаясь!

Теперь же он не боится. Детские страхи канули. Вспоминая их, он испытывает ощущение той, давней и тоже, увы, похоже, канувшей навсегда полноты бытия.

Уже нет той пугающей и одновременно влекущей неизвестности, какая только и бывает в детстве. Когда все буквально дышит ею, начиная от старинных настенных часов с мерно раскачивающимся маятником, издающих каждый час хрипловатый протяжный звон, и кончая каким-нибудь глухим закоулком в величественном, похожем на средневековый замок бабушкином буфете.