Читать интересную книгу Оливье Клеман Беседы с патриархом Афинагором - Оливье Клеман

* * *

В 1963 году, как того хотел патриарх, стали одновременно более тесными контакты, с одной стороны, между католичеством и православием, с другой–между самими православными Церквами. В то время, как в июле католическая делегация принимала участие в полувековом юбилее епископского служения патриарха Алексия, в июне празднование тысячелетия монашества на Афоне позволило православным Церквам собраться там под председательством Афинагора I на уровне, не имевшем себе равных в современную эпоху. И немало представителей было приглашено Фанаром, организатором этих празднеств: были представлены большие монашеские ордена Запада, в особенности бенедиктинцы, пославшие своего аббата–примаса (нужно ли напоминать, что Амальфийские бенедиктинцы имели свой монастырь на Афоне иплоть до XIII века?). Присутствовали также католические сторонники экуменического сближения с Православием, такие, как отец Дюмон, директор центра Истина в Париже и дон Оливье Руссо из Шевтоня. Патриарх Афинагор публично указал на пример того духовного мужества и смирения, которое великие монашеские ордена демонстрируют поборникам единства.

Он

Свою экуменическую деятельность я взялся объяснить афонским монахам, самым жестким защитникам Православия. Я сделал это один перед собранием монахов. Им сказали, что я собираюсь продавать Православие протестантам и католикам. В Средние Века, во времена латинской империи, или тогда, когда византийские императоры хотели навязать унию, чтобы получить от Запада помощь против турок, Афон отстаивал Православие с бескомпромиссной ревностью, вплоть до мученичества. Свои действия я хотел объяснить по существу этим монахам, сохраняющим в этом священном месте духовное достояние, которое драгоценно для всего Православия, для всего христианского мира. Мы говорили более двух часов. И н конце концов они одобрили меня. Позднее из–за некоторых фанатиков из греческой Церкви дела вновь пошли хуже, но тогда, в условиях полной откровенности, они меня поняли. Запись нашей беседы, которую я сохранил, может подтвердить это.

Я

Конечно, очень важно, что в центре Церкви высится этот молитвенный столп, что есть место, где осуществляется самое высокое призвание христианина — обожение человека, вышедшего навстречу Христу грядущему. Место, где не «демифологизируют» демонологию, но ведут против бесов безжалостную борьбу! Однако не является ли знаком упадка то, что глубина выражается узостью? Не должно ли Православие превзойти безысходное шатание между глубиной, оборачивающейся агрессивностью, и открытостью, вырождающейся в поверхностную гуманность? На Афоне некоторые, возможно, начинают понимать по… Пусть вспомнят они, что Святая Гора в те моменты, когда она принималась за осмысление своего глубочайшего опыта, не колеблясь, обращалась к духовной жизни Запада, дабы почерпнуть в ней свою творческую силу. В XIV веке святой Григорий Палама ссылается на святого Бенедикта, который, по словам Григория Великого, «весь мир видел как пылинку в луче света Божия». И если мне возразят сомневающиеся в том, что видение святого Бенедикта принадлежит опыту неразделенной Церкви, я укажу на составителя Добротолюбия святого Никодима Святогорца, который в конце XVIII века без колебаний включил в свой груд и плоды католической духовной жизни в ее самой современной форме. (Я имею в виду упражнения святого Игнатия Лойолы или Невидимую брань Скуполи)…

И это говорит нам о роли монаха, который самим своим существованием выражает не умозрительное богословие, но глубинную тайну Церкви, опыт воскресения в Воскресшем.

* * *

В начале сентября 1963 года христианский Запад пожелал в свою очередь почтить Святую Гору. Научный конгресс, посвященный тысячелетию афонского монашества, состоялся в Венеции под председательством кардинала Урбани. Патриарх Афинагор был представлен на нем отцом Андреем Скрима, передавшим Ассамблее патриаршее послание с приветствием и благословением.

Отец Скрима, коего патриарх вскоре возвел в сан архимандрита и сделал своим личным представителем на Втором Ватиканском Соборе, был одним из тех редких людей, которые в эти решающие годы сумели понять и постичь дух патриарха, остававшегося одиноким, и сделаться его помощником. Молодой румынский интеллигент с широкой культурой, научной и философской, сразу же после окончания Второй мировой войны принял участие в том возрождении исихазма, которое совершалось в то время в Румынии. Это был процесс безмолвного углубления веры перед метаниями истории. Неожиданными путями молодой монах перенимает традиции русского старчества. Как лицо, близко стоявшее к Румынскому патриарху, он встречает на одном из официальных приемов вице–президента Индийского союза, который, пораженный его знаниями индийской духовной жизни, приглашает его на два года в университет Бенареса. После своего возвращения из Индии он вносит исихастскую традицию в один монастырь, только что основанный в Деир–ель–Харфе в окрестностях Бейрута, затем поступает в распоряжение вселенского патриарха. Его длительные поездки во Францию дали ему возможность проложить путь к экуменизму созерцательных орденов, что незримо содействует сближению между католичеством и православием. О скольких славных людях можно было бы вспомнить здесь! — но они принадлежат истории, которая не объективируется. Пусть же сияние их останется безмолвным. И пусть отец Андрей Скрима простит нашу нескромность. Нельзя было не упомянуть о нем, ибо в его лице высочайшая духовная традиция Православия пришла на помощь начинаниям патриарха.

С 26 по 28 сентября 1963 года проходила Вторая Всеправославная Конференция на Родосе. Она была короткой, но действенной. Дело с наблюдателями было улажено в соответствии с пожеланиями русской стороны: инициатива была предоставлена каждой Церкви в отдельности. Афинагор I знал, что его путь — это путь отречений, и для него было существенно лишь самое важное. Однако и в области существенного был сделан решающий шаг: единогласно Конференция приняла резолюцию, говорившую о необходимости начать с католической Церковью диалог «на началах равенства», диалог, возложенный как с одной, так и с другой стороны на лица равного сана, который должен будет стать делом всего Православия.

* * *

Только Греческая Церковь отказалась принять участие в этой Конференции. Ее иерархия, и в особенности ее первоиерарх, архиепископ Хризостом, заняли непримиримую антикатолическую позицию, одобренную некоторыми монашескими кругами и частью верующего народа, травмированного трагической историей и в страсти своей неспособного проводить различие между диалогом и предательством истины. Под давлением наиболее просвещенной части христианской общественности, в особенности некоторых видных епископов и профессоров богословских факультетов, Синод Греческой Церкви одобрил 15 октября решения Конференции. Однако некоторые круги по–прежнему оставались жестко непримиримыми, не оказывая патриарху ни малейшей поддержки во время наиболее плодотворных его действий. Эти интегристы были зачастую людьми духовными, чей мир был столь же замкнут, как и полон. У них было неодолимое недоверие к Западу, проблемы которого были неведомы. Для них не существовало ничего промежуточного между буквальной защитой истины и релятивизмом, предающим Православие. Из–за них путь патриарха стал не только путем отрицания, но и пут крестным.

* * *

Решение начать диалог с Римом «на началах равенства» вызвал настоящее смещение «центра экуменической тяжести»; до сих пор он находился внутри христианского Запада, отныне этот центр, оказавшись между Западом и Православием, поставил проблему того изначального раскола, который породил все остальное.

Встреча обеих Церквей «на началах равенства» прежде всего означает, что они признают друг друга Церквами. Это значит, что они подтверждают подлинность апостольского преемства их иерархии, действенность таинств и предание первого тысячелетия, заключающее в себе основные тринитарные и христологические догматы. Эта подлинность обеих Церквей никоим образом не скрывает серьезных богословских проблем. Будучи разделенными, они признают себя Церковью, и это ставит их перед необходимостью плодотворного и взаимного испытания самих себя. Каждая по сути считает, что исторически именно она являла собой средоточие тайны. Для католиков средоточие церковности — это Дух Святой, заявляющий о Себе в последней инстанции устами Римского епископа; для православных — это Дух Святой, заявляющий Себя в «евхаристическом» общении всех поместных Церквей и сознании всех верующих. Католическая Церковь, со времен Контрреформации стремится выразить единство Церкви прежде всего в юридических терминах. Православие по традиции предпочитает выражать его в терминах сакраментальных и профетических. Возвращение Второго Ватиканского Собора к экклезиологии общения и «диалогу любви», завязавшемуся между православными и католиками благодаря инициативе патриарха, движется постепенно к решению того парадокса, что обе Церкви признают друг друга единой Церковью, но при этом не могут составить единственной Церкви. Здесь «диалог любви» полон богословской значимости. Он стремится противопоставление обратить в разнообразие. Не отрицая при этом Римского первенства, но помещая его в Церкви в лоно или, скорее, в центр экклезиологии общения.