И утром все уже было в полнейшем порядке — он снова был в кольчуге, при ремне. Х-ха, он опять вольный бретер! И покатилось оно, понеслось, и р-ра, ра, ра! Ну а вчерашним поздним гадским вечером…
Жар! Бок болит. Пить! Пить! И Рыжий… Или Кронс?.. Он, одним словом, он сам по себе, лег на брюхо, припал к воде и долго, долго пил, а после встал и отряхнулся, еще раз посмотрел на свое отражение. Ух-х, как они его вчера…
И ощетинился! Еще бы! Ведь начиналось-то вчера все очень хорошо! Ты, Кронс, их даже и не звал — они сами подсели. А предложили — ты не отказал. И — покатил и покатил, и покатил! А кубик в умных живых лапах — он и сам как живой! Как пожелаешь, так…Чет, чет, нечет! Сгреб, снова сгреб, нечет — опять твое, ар-р, р-ра!.. Вот как оно все поначалу было хорошо! Как вдруг этот вихлястый завизжал: «Горбатишь!» А ты ему сказал, что если он… Ну, а разве не так? А эти, этим оно не понравилось, эти вскочили. И что уже тогда? Тут словами уже не поможешь! Ты тогда стол на них — х-ха! Сам в двери- р-ра! И, как поется, стопы мои, стопы! Но обошли они тебя, догнали, окружили. И — вилами! Вилами! Вилами! Ох-х, не вздохнуть теперь! Шерсть слиплась, бок свело. Не загноилось бы… Р-ра! Р-ра! Зато ты вспомнил, кто ты и откуда! Ты — Рыжий Кронс, беглый трубач Шестого Легиона, безместный йор, там, за ручьем, почтовый тракт, налево третий поворот — и станция, и если поспешить…
И он поспешил! Ух, он и гнал тогда, ух, не жалел себя! Взбежал на один холм, второй…
И — вот оно, все правильно. Дорогу преграждал плетень, а рядом с ним стоял чистенький ухоженный дом под желтой черепичной крышей. Над крышей реял стяг. Возле плетня сидели четверо купцов. Рыжий неспешно подошел к таможне и лег поодаль от купцов, прямо в пыль. Купцы с опаской покосились на него. А что? Было с чего; ты вон теперь каков — в ободранной попонке, кровь на боку, а сам в репьях. Да, время нынче неспокойное, шатаются тут всякие…
Купцы молчали. Он тоже молчал. Они ждали.
Но вот ударил-таки гонг. Купцы степенно повставали, взяли свои заспинные мешки. Рыжий лежал не шевелясь. Из дома вышел офицер, открыл в плетне калитку и сказал:
— Ну что, тряхнем мошной?
Купцы покорно встали в очередь, поставили перед собой свои мешки и развязали их. Офицер долго рылся в мешках, зло ворчал… Но зато как только получил от них то, что ему полагается, так сразу прекратил досмотр, громко вздохнул и разрешил купцам пройти через калитку. Купцы прошли.
Тогда и Рыжий встал и тоже подошел к плетню. Спросил у офицера:
— Вы позволите?
Тихо спросил, возможно, даже очень тихо. Но при этом глаз не опустил. И офицер злобно ощерился. Он был в стальном налобнике, в кольчужке, а в доме, Кронс это знал, у него еще пятеро солдат в подмогу, а тут, он думает, какой-то наглый серогорбый…
— Так вы позволите? — еще раз спросил Рыжий. И вздернул верхнюю губу, прищурился…
И офицер сразу все понял, сник и отступил на шаг, молча кивнул — мол, проходи. Рыжий прошел мимо него — чеканя шаг, пружиня. Вот так-то вот! Знай свое место, чва! Тряси купцов, стращай бродяг. А строевых не трожь! Строевые, они…
И вот с такими вот, а также и с другими, подобными мыслями, Рыжий, свернув за дом, увидел дилижанс — такой приземистый, обитый медными листами, на рессорах. В упряжке были пленные далянцы. Это правильно! Кронс хотел было к ним подойти, сказать им пару ласковых… Брякнул звоночек! Он снова обернулся к экипажу. Возница уже сидел на козлах и нетерпеливо поигрывал кнутом. Вид у возницы был просто похабный: ржавый налобник сдвинут набекрень, кольчужка грязная, вся в пятнах, с зимы небось не чищена. М-да, времена пошли: пораспускались! Но тем не менее Рыжий кивнул вознице, словно старому знакомому, вскочил на откидную лесенку, прошел, не глядя на купцов, в салон и сел там в самом дальнем углу. Окна захлопнулись, дверь с лязгом затворилась.
— Порс! — крикнул офицер.
И свора понесла. А куда — да не все ли равно! Лишь бы куда подалее от этих диких мест, где ни за что, ну вовсе ни за что, а только за одно твое умение, за то, что кубик, как живой… Ух-х, как в боку болит! И это ведь еще дорога ровная, у дилижанса мягкий ход и вроде не трясет совсем — а бок вон как свело, и бьет тебя, колотит, гложет! И то сказать — три раза они вилами… А больше ничего не помнится — как исхитрился выжить ты тогда, как не подставил голову, как все же вырвался от них и побежал… А ведь и даже убежал! Хр-р! Р-ра! И это как раз то, чего ни один чва вовек не сделает не сможет, так-то вот!
Ну а теперь лежи, не шевелись, и так, глядишь, оно и зарубцуется, затянется… И он лежал. Мчал дилижанс. Покрикивал возница. Кнут то и дело щелкал по далянцам — и те неслись, неслись, что было сил. Пыль понемногу набивалась через щели, в салоне стало тяжело дышать. Рыжий хотел было вздремнуть — не получалось, и он так и лежал не шевелясь и слушал боль в боку. Ну а купцы тем временем засветили походный фонарь, достали кубик, принялись играть по маленькой. Хр-р, вот где музыка так музыка! Чет, чет, нечет, нет ваших, перебор — и снова чет, нечет… Кронс вздохнул и отвернулся. Тоска. Тоска! И ощущение, что ты — уже не ты, а непонятно кто. Нет, все же это ты. Вот так же, помнится, ты и тогда лежал, вздыхал, когда отец повез тебя в Тримтак. Только тогда в салоне не было так темно и душно — тогда все окна были нараспашку, тогда даже и решеток еще на них не ставили, и ты всю дорогу беспрепятственно смотрел в окно. Потом приехали в Тримтак, сошли на станции. И, помнишь, стопы еще затекли, и спину с непривычки свело. И вообще, страшно было. Отец сразу заметил это и прямо на станции купил тебе тянучку, и вы пошли по улице. Отец молчал. И ты молчал шел и жевал. Тянучка была сладкая и мятная, от нее во рту был приятный холодок. А в брюхе тебя мутил страх, ведь ты же тогда в первый раз приехал в город. А город… Хр-ра! Вначале старший брат в него ушел, теперь вот и тебя отправили…
Вот вы пришли туда, куда вам было надо. Отец подвел тебя к забору, посадил возле него, в тени, а сам прошел еще немного дальше и постучался в караулку, там что-то кратко объяснил — и его пропустили. А ты сидел в тени на чурбачке, жевал тянучку и моргал. А страха в тебе уже не было — была одна тянучка. И лапы были вялые. И мокрые глаза. Там, за забором солдатская школа. Солдат — это почет, мундир и ежедневная кормежка. А дома было что? Голодуха. Вот то-то же! Так что сиди и жди. И ты сидел и ждал. А день был жаркий, тебя, хоть ты был и в тени, все равно разморило…
Вдруг заскрипела дверь, вышел отец, а с ним сержант. Ты подскочил и встал навытяжку. Сержант строго сказал:
— Ну, долго тебя ждать?
Ты робко глянул на отца. Тот отвернулся.
— Порс! — приказал сержант.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});