черными голыми ветками.
Вчерашнее застолье удалось на славу. Дома у деда я был расцелован и затискан обрадованной бабушкой, а потом усажен за стол, заставленный разнообразными блюдами в гостиной. Домашние пирожки с мясом, блины с творогом, большая салатница с оливье, нарезанные на тонкие ломтики помидоры и огурцы, дымящаяся гора картошки-пюре с водруженным на середину громадным куском плавящегося сливочного масла, растекающимся аппетитным желтым озером. Присутствовали нарезка из колбаски, сыра, ветчины и других деликатесов, отбивные с поджаристой темно-золотистой корочкой, ярко-красные ломтики семги и множество других продуктов и блюд. Глаза просто разбегались от яств и деликатесов, расставленных на столе.
Бдительная бабуля следила, чтобы моя тарелка не пустела, заботливо подкладывая новые порции любимому внуку. Из-за стола с набитым как барабан животом, оставив нетронутым большой кусок шоколадного торта, я буквально выполз только в девятом часу вечера.
Тереблю подобранной веточкой темно-серые угольки давно потухшего костра, не решаясь начать разговор. За пазухой у меня лежит тетрадка, которую вчера, когда все улеглись спать, скрупулезно заполнял фактами и цифрами.
Уже куплены билеты на поезд, и через шесть часов я поеду назад к родителям. Разговаривать дома у Константина Николаевича я не хотел. Дед живет в большой белой высотке на Котельнической набережной, увенчанной длинным шпилем с пятиконечной звездой, ставшей символом величественной архитектуры сталинского времени. Из окон его громадной пятикомнатной квартиры открываются потрясающие виды на Москву-реку и Кремль. Весь подъезд и пространство между этажами украшены лепниной и барельефами.
Ходили слухи, что строили этот шедевр архитектуры заключенные, а первыми жильцами этого роскошного дома были руководители НКВД. И даже сейчас здесь проживают высокопоставленные работники органов, важные армейские чины и сливки «партийной номенклатуры». Естественно, общаться в подобном здании о важных вопросах, тем более учитывая ранг деда, было неправильно. Может, перестраховываюсь излишне, но береженого бог бережет.
Пришлось просить Константина Николаевича проехаться со мной в Матвеевский лес, чтобы подышать свежим воздухом и пообщаться. За что ценю деда, так это за умение быстро принимать необходимые решения. На недоуменный вопрос, а почему нельзя поговорить в квартире, мне достаточно было посмотреть на него умоляющими глазами и признаться, что «очень надо». Бабуля немного обиделась и начала ворчать, «что это за секреты такие», а дед, отделавшись коротким «раз надо, пошли», сразу же встал и начал собираться. В воскресенье у Виктора был выходной. Генералу пришлось вызывать такси, и через час мы уже гуляли среди лип, берез, вязов и сосен, с упоением вдыхая прохладный лесной воздух.
— Так о чем ты со мной хотел пообщаться? — Константин Николаевич, прищурившись, с интересом смотрит на меня.
— Дед, ты только не волнуйся, ладно? Тема очень серьезная, — обеспокоенно смотрю на него.
— Когда ты так говоришь, я уже волноваться начинаю, — ворчит генерал-лейтенант. — Давай излагай, не томи душу.
В мозгу мелькает яркая искорка, предваряя очередное «озарение», накатывающее ослепительным взрывом. События из жизни деда всплывают в сознании, выстраиваясь стройными рядами фактов. Теперь я «вижу» Константина Николаевича насквозь, даже знаю о некоторых страницах его биографии, которые он предпочитает не упоминать.
— Дед, только не смейся, но я тебе сейчас скажу очень странную вещь, — говорю, смотря ему прямо в глаза.
Константин Николаевич собирается, в его глазах мелькает тень беспокойства.
— Я вижу прошлое и будущее, — собравшись духом, выпаливаю ему прямо в лицо.
Дед оглушительно хохочет, хлопая себя ладонями по бедрам. Еще пару секунд назад каменное напряженное лицо расслабляется, а губы расплываются в безумной широкой ухмылке, показывая белоснежные зубы.
— Ну, Лешка, ну шутник, уморил, паразит, — сквозь смех стонет Константин Николаевич, вытирая подушечками пальцев выступившие в краешках глаз прозрачные капельки, — а я уже думал, что-то серьезное…
Я терпеливо жду, пока дед перестанет ржать.
— Всё? Успокоился? — дождавшись утвердительного кивка, продолжаю: — Хочешь, сейчас о твоем прошлом расскажу, о котором мало кто знает.
— Давай попробуй, я тебя слушаю, — дед преувеличенно серьезно подпирает ладонью щеку, демонстрируя повышенное внимание. В его глазах по-прежнему плещется смех.
— 28 июля 1942 года вышел знаменитый приказ Иосифа Виссарионовича Сталина № 227, известный под названием «Ни шагу назад». Помнишь?
— Конечно, — кивает дед.
— 15 августа 1942 года, когда вы отступали под ударом немцев в районе станицы Сиротинская под Сталинградом, ты расстрелял паникера — девятнадцатилетнего деревенского веснушчатого пацана, утверждавшего, что война немцам проиграна, и призывавшего бросать оружие и разбегаться. Помнишь? Ошалевшие синие глаза этого парня, понявшего, что его сейчас убьют, когда строй солдат поднял винтовки, ты запомнил на всю жизнь. Парня звали Иван Миронов. И эту сцену ты снова и снова переживаешь в своих снах. Он очень напоминал тебе двоюродного брата Бориса, убитого в первые дни войны. Ты не мог поступить иначе и взял эту вину на себя.
Молчание. Сейчас ошалевшие глаза у бравого генерал-лейтенанта. Даже челюсть изумленно отвисла. Дед по-настоящему потрясен.
— Откуда ты знаешь? Я об этом никому не говорил. И бойцы по просьбе командира, его односельчанина, молчали, чтобы не позорить родителей, — бормочет Константин Николаевич, отводя глаза.
— А еще, дед, могу рассказать о твоей военно-полевой жене — старшем лейтенанте медицинской службы Татьяне Строговой. Как она выхаживала тебя после тяжелых ранений, как вы запирались в землянке, проводили ночь на сеновале, могу даже форму ее родинки ниже ключицы описать или шрамик от осколка чуть выше поясницы, чтобы ты в мои способности поверил.
— Хватит, — рявкает генерал, вскидывая ладонь перед моим лицом, — ты что-то уж совсем разошелся. Помолчи, дай мне подумать.
Дед мертвенно бледен, его руки суетливо разглаживают брюки, теребят ткань куртки, в глазах светится растерянность.
— Чертовщина какая-то, — наконец бравый генерал-лейтенант обретает дар речи и озадаченно трет ладонью лоб. — Знать ты этого точно не мог. О моем романе были осведомлены единицы. Подозревали, догадывались, да, но утверждать никто бы не взялся. Да и про расстрел тоже. Осталось два человека в живых, я с ними редко общаюсь, и на эту тему мы никогда не разговариваем. Рассказал бы кто, никогда бы не поверил.
— А хочешь, дед, расскажу, о чем Татьяна шептала тебе на сеновале? Что старший лейтенант рассказывала про своего отца, брата и других родственников? Она ведь потомственной дворянкой была, и фамилия ее настоящая не Строгова. Сказать какая? Булатова. А как она тебя