Рон сочиняет научную фантастику, читает лекции в Нью-Скул. Мы встречаемся каждую среду и пятницу перед его шестичасовой лекцией. Не по моему желанию и не по его. Просто он обещал моей матери, как я узнал, прямо на ее смертном одре, но я не против. Ни одного друга — это слишком мало, а больше одного — слишком много.
— Что это? — спросил он, дочитав распечатку.
Должен знать сам, ответил я, подняв бровь, как мне казалось, многозначительно. Выполняя мое собственное обещание, данное матери, я упражнялся в этом перед зеркалом, и вот наконец пригодилось.
— Думаешь, это я писал?
Я кивнул, надеюсь, понимающе, и перечислил, что навело меня на мысль: кто еще знает, что я изучаю кости неандертальцев? Кто, кроме нас с ним, сто лет назад смаковал историю про того парня из Юты? Кто еще сочиняет фантастику?
— Научную фантастику, — раздраженно буркнул он (он уже не раз поправлял меня).
Пока мы ждали его бургер и мою булочку с маслом, он перечислял свои возражения.
— Может, эти письма пришли к тебе по ошибке. О парне из Юты знают многие, он же был народным героем. И я даже несколько обижен тем, что ты подозреваешь меня в авторстве.
— А?
— Текст сырой, — пояснил Рон. — Он или, возможно, она дважды использует слово «странно» в начале предложения в одном абзаце, я бы так никогда не сделал. И в хронологии он путается. Спасение описано раньше несчастного случая, что портит интригу.
— Значит, ты этого не посылал?
— Ни в коем случае. Честное скаутское.
Вот так. Мы говорили, точнее, он говорил, в основном о своей девушке Мелани и ее новой работе, а люди шли по Шестой авеню, всего в нескольких дюймах от нас. Им было жарко, а нам было холодно. Словно это были два разных мира, разделенных витринным стеклом.
В четверг утром я пришел, надеясь вернуться к своим костям. Сначала просмотрел ньюсгруппу Фонда (сплетни о каком-то новом сверхсекретном проекте), а потом открыл последнее сообщение.
ЧЕТВЕРГ
Прошу прощения. Вчера я прервал сеанс, потому что «мой» НТ проснулся, и мне не хотелось его пугать. Со времени моего последнего отрывочного сообщения нас занесло снегом. Он в каком-то тихом потрясении наблюдал, как я разжигаю костер. Бог знает, что бы он подумал о той штуке, в которой я говорю. И о разговоре тоже. Сам он издает звука три-четыре. Я ждал, пока он уснет, чтобы включить компьютер. После того, как НТ меня освободил, он пошел за мной вверх по склону. Было очевидно, что он не собирается причинять мне вред, хотя это было бы несложно. В нем около шести футов росту, если он распрямится, только он никогда не распрямляется. Вес прикинуть сложно, потому что он весь в волосах, за исключением рук и лица. Наверное, двести пятьдесят фунтов. Я очень спешил забинтовать ногу, которая кровоточила (в итоге все обошлось). В расселине все оказалось совсем не так, как было. Кто-то рылся в моих припасах. Медведь? Коробка смята, половина еды исчезла. Повезло еще, что уцелело космическое одеяло. Я расстелил его, а НТ сложил рядом свои пожитки: грубо сделанный топор, тяжелую, негнущуюся и невероятно гадко пахнущую кожаную накидку, небольшой мешок из кишки с пятью камнями внутри, речные камешки, белые. Он показал их мне, словно я должен понимать, что они обозначают. И я понял, но об этом позже. Он шевельнулся.
По пятницам я пропускаю ланч, чтобы сберечь аппетит до ресторана. Я не удивился, увидев новое сообщение, и распечатал оба, за четверг и за пятницу, для Рона. По крайней мере, ему будет о чем поговорить. Полагаю (уверен), от моего молчания ему неловко.
ПЯТНИЦА
Идет снег. С помощью камней он считает. Я видел, как этим утром он выкинул один. Осталось три: он, как и я, живет, считая дни. Мы едим личинки жуков. Вроде НТ засовывают гниющее мясо под бревна и камни, а потом собирают личинки. Такое своеобразное животноводство. Личинки не так уж плохи. Я пытаюсь воспринимать их как какие-то мелкие овощи. Личинка много «говорит» руками. Я стараюсь отвечать. Когда мы не разговариваем, когда я не привлекаю его внимание, он как мертвый, но когда я трогаю его руку и шлепаю по лицу, он оживает. Остальную часть времени он как бы спит. А потом спит по-настоящему; НТ очень много спят. Руки у него совсем человеческие, очень белые, как и лицо. Все остальное коричневое, покрыто густым светлым мехом. Я зову его Личинкой. Он меня никак не зовет. Кажется, его не интересует, кто я, откуда взялся. До захвата все еще два дня (— 46), значит, до тех пор он полностью мой. Нежданная награда. Тем временем погода, и без того отвратительная, становится все хуже, меня беспокоят батарейки компьютера, нет солнца, чтобы подзарядить их. Об остальном потом.
Мы с Роном всегда встречаемся на одном и том же месте, у будки рядом с витриной «Бургер Берет» на углу Шестой авеню и Десятой-стрит. Рон качает головой, читая письма. Это может означать что угодно.
— Ты меня поражаешь, — говорит он.
— Хм?
— Нечего хмыкать. Это ты писал. Совершенно очевидно, если подумать.
Я не могу снова сказать «хм», поэтому просто молчу.
— Меня на эту мысль натолкнуло место насчет овощей. И никто, кроме тебя, не знает столько о неандертальцах. Как они считают, как не умеют разговаривать. Ты сам рассказывал мне обо всем этом.
Это расхожая теория, возражаю я. В этом нет ничего нового. Кроме того, я не сочиняю рассказы. Я пишу отчеты.
Даже мне стало ясно, что он разочарован.
— Честное скаутское?
— Честное скаутское, — повторил я.
Мы с Роном вместе ездили в скаутский лагерь «Фильмонт». Это было сто лет назад, до того, как он вышел в большой мир, а я решил держаться от этого мира подальше. Но клятва осталась.
— Ну, ладно. Значит, это кто-то из твоих коллег валяет дурака. Не только я один знаю о твоих исследованиях. Я просто единственный, с кем ты снисходишь до разговоров.
Потом он сказал, что они с Мелани собрались пожениться. Разговор потек быстрее, и в то же время замедлился, когда я поднял голову, его уже не было. Меня тут же охватила паника, но когда я оплатил счет и поднялся к себе в квартиру, она постепенно рассеялась, как газ рассеивается в открытом пространстве. Для меня замкнутое пространство сродни открытому.
Ньюсгруппа в выходные молчала, но заголовки новых сообщений появлялись по одному в день, как витамины, которые я обещал матери принимать.
СУББОТА
Мои запасы вышли, но Личинка потащил меня с собой искать под бревнами личинки. Один он бы не пошел. Третий день идет снег. Остался еще один день. Дрова надо беречь, поэтому мы сидим в глубине расселины, прижавшись друг к другу, завернутые в космическое одеяло и вонючий балахон Личинки. Мы сидим, смотрим на снег и слушаем, как с грохотом падают куски льда, и мы разговариваем. Некоторым образом. Он машет руками и берет мои руки в свои. Он дергает меня за волоски на руках, тянет за пальцы, иногда даже шлепает по лицу. Уверен, он не понимает, что я из далекого будущего, да и как ему уловить подобную мысль? Но я понимаю, что он изгнанник. Была ссора, кто его знает, из-за чего, и его прогнали. Камешки — его приговор, это я понял, Личинка так чувствует. Каждое утро он избавляется от одного, выкидывает из нашей пещеры в снег. Его понятие о числах очень примитивное. Пять много, два, столько осталось этим утром, мало. Полагаю, когда они кончатся, он отправится «домой», но он так же одинок с двумя камнями, как и с пятью. Наверное, он не может думать вперед, а только назад. Хотя здесь холодно, как в аду, мне жаль, что назначенный час так близок. Я учусь его языку. У вещей здесь нет имен, зато есть ощущение самих вещей.
Субботу и воскресенье я провел в лаборатории, один. А что делать? Когда еще я могу остаться наедине с костями? У меня единственного имеется доступ к Арлевильской Находке, двум скелетам, НТ и ХС, обнаруженным бок о бок, что доказывает существование между ними контакта. Личинки согласуются с моими исследованиями зубов НТ. Конечно, если верить Рону, это просто выдумка. Неужели так? В воскресенье я обнаружил следующее:
ВОСКРЕСЕНЬЕ
Планы изменились, хочу перенести дату захвата, пропустить один цикл. Я знаю, это не по протоколу, но у меня есть причины. Личинка отчаянно хочет избавиться от камешков и вернуться к племени. Эти создания гораздо более социальны, чем мы. Они с трудом выживают в одиночестве. Я стал лучше его понимать. Приходится много работать руками, жесты и прикосновения, и я понимаю все лучше и лучше. Не думая, а чувствуя. Все равно что глядеть боковым зрением — стоит посмотреть прямо, как все исчезает. Но если не смотреть, все здесь. Почти как сон, может быть, это и есть сон, потому что я часто проваливаюсь в дремоту. Нога заживает хорошо. У Личинки остался один камень, он счастлив, почти. Я ощущаю обратное: ужас, который охватит его, если он навеки расстанется с племенем. Мы хотим получить еще одного Иши?[32] Какая пустота. Я убежден, нам надо выбрать тяжело больного НТ. Так что начнем снова со ста сорока четырех. Опасность существует, поскольку батареи компьютера садятся. Но у меня имеется план…