— Отец, — осмеливается заговорить сын, — но ведь может случиться и так, что я просто не сумею…
— Сумеешь! Сумеешь! — почти кричит отец. — Не смеешь не суметь!
Денна молча стискивает зубы.
Если бы не умер дядя, если бы не подосланные северными варварами убийцы… А Керниен ведь хотел союза с ними и мира. Странно — может, не все здесь так очевидно? Конечно, после смерти государя ни о каком мире и речи идти не могло. Вот теперь и висит над Ханаттой, как меч, война. Нависает, как камень, готовый сорваться с горы и увлечь за собой лавину. Да нет, камень уже покатился. Но кто знает — если он сумеет взять Силу, то вдруг остановит этот камень? И не будет войны, а снова будут книги, и утонченные поэтические поединки, и охоты, и любовь, легкая, как крылья бабочки?
Возможно.
— Отец, — говорит Денна, — я сделаю, что смогу.
Он быстро встает и выходит, чтобы отец не успел ничего больше сказать.
А анна-ару сидит на широком троне с кубком в руках и плачет.
…Почему же дядя не принял Силу? Или он просто не хотел опозориться?
Да нет, он мог бы ее взять, Денна в этом уверен. Такой великий человек — он бы смог.
И что тогда?
Денна уже не читал. Перед ним маячило среди теней худое лицо отца Маарана, который тоже принял Силу. И который жил слишком долго даже для мудреца. И звучали в ночи его слова — глухо, без эха, словно бы и не произнесенные, а упавшие откуда-то сверху, как комья застарелой пыли с балдахина кровати…
… — Государь должен был принять Силу. Нельзя отвергать дары богов, они карают за святотатство.
— А если он не был способен ее принять? Ведь не смог же мой отец.
— Твой отец слаб, — сурово и бесцеремонно отрезал отец Мааран, сверкнув черными глазами. — Твой дядя был велик.
Денна опускает голову, раздумывая. Затем снова поднимает взгляд.
— А если дядя… боялся?
Отец Мааран непонимающе смотрит на него.
— Вдруг он боялся испытать себя? Он был велик, ему все удавалось, и только Силой он не испытал себя. Вдруг он боялся, что потерпит неудачу и власть его пошатнется?
Отец Мааран с каким-то новым, непонятным выражением смотрит в лицо Денны. Взгляд тяжелый. Откуда-то Денна знает — жрец хочет, чтобы он опустил глаза. И потому он назло смотрит отцу Маарану прямо в лицо. Потомок Солнца, даже самый младший в роду, не опустит глаз перед сыном земли. Наконец отец Мааран сдается, смахивает со лба выступивший от напряжения пот. Дышит тяжело.
— Ты мудр. Куда мудрее, чем следовало бы в твои годы да еще младшему сыну. Вот что я тебе скажу. Твой отец слаб, и все это знают. И держится Ханатта пока лишь памятью твоего дяди, суровой рукой князей Арханна да верностью наших варваров. Но если не будет в королевском роду чуда, подобного Чуду Меча, то недолго ждать смуты. Ни Арханна, ни варвары не спасут. Напротив, они первыми обратятся против слабого государя, помяни мое слово.
Денна молчит, вертя в пальцах ониксовую фигурку-амулет. Солнечный Пес, спутник Солнца-Охотника, отгоняющий демонов.
— Скажи мне, мудрый, верно ли то, что написано в «Золотом Сказании»? О том, что дан выбор любому, кто встанет перед Силой? Ведь такой зарок был заключен между Саурианной и Керниеном?
— Да! — коротко лает отец Мааран. — Да. Но сказано также, что человек Солнечного рода должен взять Силу. Один из рода — должен. Да. Ты вправе отказаться. И оставить беззащитным и твой род, и твою землю.
Отец Мааран встает. Тяжелый всплеск потрепанного красного шелка.
— Подумай об этом, сын государя, — говорит жрец, прежде чем уйти, и голос его полон презрения и досады.
— Остановись!
Звучит это так властно, что жрец вздрагивает и замирает на полушаге. Колени невольно подгибаются. Он помнит этот голос, эту суровую властность — но государь Керниен умер. Его не может быть здесь.
Оборачивается. На сей раз лицо его полно изумления страха и радости.
— Государь? — медленно, недоверчиво выговаривает жрец, губы его трясутся и язык с трудом повинуется ему. — Ты вернулся?
Мгновение чуда проходит, и жрец снова видит только Денну. Но теперь он не спешит уходить и почтительно кланяется.
— Слушаю тебя, сын государя.
— Скажи, что станет со мной, когда я приму Силу? Ты знаешь, ты испил ее. Говори.
Отец Мааран молчит, чуть подняв брови. Затем, коротко вздохнув, отвечает тихим, спокойным, чуть хрипловатым голосом:
— Я испил столько Силы, сколько смог. Нельзя взять больше, чем способен взять. Что же — я живу долго. Может, проживу столько же, сколько морские варвары. Я не болею и могу исцелять многие недуги всего лишь прикосновением рук — так твой отец-государь лечит золотуху. Он пытался испить Силы, но сумел взять не более глотка, увы… — В голосе отца Маарана сожаление и легкое презрение. — Твои братья не смогли сделать и этого. — Он опять молчит. — Горько мне, горько. Даже я вижу, когда человек лжет, могу внушить ему мысли, а то и заставить сделать то, что я хочу. Это великая власть — но зачем она мне, жрецу? Если бы такую Силу имел государь, как бы он был велик!
— Я никогда не буду государем, — с нажимом произносит Денна.
— Не зарекайся.
— Не пытайся мне в этом помочь, — резко произносит юноша. Отец Мааран вздрагивает.
— Ты и без Силы силен. — Голос отца Маарана становится сиплым, говорит он отрывисто и быстро, избегая смотреть Денне в глаза. — И я уверен — ты сможешь сделать не только глоток… источник обмелеет… Ты должен! — кричит он. — Кто, если не ты?
— Если не я — что? Что ты хочешь сказать?!
Отец Мааран не смеет уйти. Не смеет смотреть в лицо Денне.
— Ханатте нужен Священный государь. Могучий. Вечный. Твой отец однажды умрет…
Денна вдруг смеется. Отец Мааран недоуменно смотрит на него.
— Ты шутишь или испытываешь меня? Мне не хочется думать, что ты глупец, отец Мааран. Вечный государь! Или не знаешь — «мир наш переменчив, и доброе со временем становится худым, и дурное становится хорошим. Так в ночи мы жаждем солнца, а в час зноя стремимся к вечерней прохладе. Не может быть вечным правитель, ибо если поначалу он желаем и любим, то потом становится ненавистен, что влечет к смутам и страданиям». Неужто не читал ты Хисва-ханну Отшельника? Сколько раз оправдывались его слова?
Отец Мааран молчит. Затем поднимает голову и тихо, словно змея, шипит:
— Ты слишком мудр. Слишком. Но вспомни еще и слова Татвы Дану: «Великому решать, а не ничтожному. Ничтожный сам не знает, что для него есть благо».
— И великий Эрхеллен посадил Татву Дану на кол, чтобы не мудрствовал, — кротко улыбается Денна. — Что-то не помню, чтобы хвалил он великого правителя, вися на колу, но поносил всячески и сулил кары небесные.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});