Впрочем, к чему относилась фраза Митькиных попутчиков — к месту ли, в котором оказался их состав, или к пяти бутылкам «горючего», извлеченным Счастливчиком из-за пазухи — было непонятно.
16 апреля 1992 года. Республика Азербайджан. 12 километров юго-западнее Баку. Тренировочный лагерь азербайджанской армии. Письмо…«Здравствуй, Лиса моя хорошая! Я жив и очень соскучился.
Постоянно вспоминаю вас: и тебя, и нашего Сашку. Едва закрою глаза, тут же вижу ваши лица, — такие щемящие и родные, что перехватывает дыхание…
Обещаю, что вернусь.
Вы — мои самые близкие люди. Без вас мне никак.
Здесь, вдалеке от вас, я многое понял и почувствовал. Понял, что жить для себя одного — глупо и бессмысленно. След оставляют не в себе, а в своих детях, в потомках, в делах, от души сделанных для других людей, в научных открытиях, в конце концов… Именно поэтому, прожить не для себя, а для других, — это самое большое, что может сделать человек. Жизнь у нас короткая, и ничего больше просто не успеть.
Знаешь, это даже хорошо, что у меня появилось время для размышлений. Много времени. Особенно по ночам, когда не спится. В голову приходит разное, и, похоже, теперь я стал лучше понимать суть происходящих с нами событий. Раньше мне казалось, что уже всё постиг и во всём разобрался. Чувствовал себя эдаким непогрешимым всезнайкой. Но теперь понимаю, что жил несерьёзно, даже поверхностно. Не догадываясь об очень многих важных вещах. Впрочем, я и в не очень важных делах, в разной второстепенной мелочёвке, мало чего смыслил. Но не суть. Главное, что я многое не понимал. Путал главное и второстепенное, причину и следствие, не придавал значения словам. А ведь за словом должно следовать дело. Но какие дела могут быть у человека, слова которого ничего не значат? Вот я и задумался. И, оказалось, что это затягивает. К примеру, совсем недавно вдруг осознал истинный смысл слова „бренность“. Он, наверняка, присутствовал в нём, в этом слове, с самого начала, но потом, со временем, повыветрился, затёрся из-за бездумного употребления… Мне почему-то казалось, что бренность — означает смертность всего сущего, а на деле — это полное растворение. Вакуум, в который уходит абсолютно всё, даже память. Бренность — это когда тебя не стало, и все о тебе забыли. Это безмолвие и отсутствие кругов. Это когда твои успехи были величиной лишь в твоих глазах, но никто, кроме тебя, их всерьёз не воспринимал. Бренно всё: города и вещи, памятники архитектуры и женские побрякушки. Даже египетские пирамиды не вечны. А потому любая значимость, так или иначе связанная с материальными достижениями, бренна. И, конечно же, бренны духовные достижения. Особенно если они мнимые.
В чём тогда смысл? Не знаю… Может быть, в том, что один человек, кем бы он ни был и чем бы ни занимался, сам по себе ничего не значит. Именно поэтому остановить жизнь любого одиночки легко: щёлк — и нет иллюзии. Местечковый мираж развеется, а мир пойдёт дальше и даже шага не задержит. Мало того, живые никогда об ушедшем не вспомнят. Они слишком заняты собой и своими проблемами, чтобы всерьёз скорбеть о ком-то, от кого теперь не зависят.
Люди и с живыми не считаются, а уж с мёртвыми и подавно…
Наверное, это правильно. Мёртвым всё равно, а жизнь живых продолжается…
Есть у неё такое свойство — продолжаться любой ценой. Это относится к каждой жизни и к каждому из нас. Мы нужны друг другу, а больше никому…
Это так, потому что сами по себе мы ничего не значим.
Думаю, я разобрался в этом вопросе.
Всё вокруг устроено на удивление просто. Проще некуда. Безо всяких высших материй и избыточных сущностей. Кто я в этой жизни? — Один из двухсот тысяч младших офицеров распавшейся страны. Винтик, который ничего не решал, а теперь и вовсе стал лишним. И, получается, что и до того в моей жизни не было особенного смысла, а теперь его и вовсе не осталось. Испарился, по причине упразднения державы…
Такой вот постой и незатейливый диагноз: я — винтик…
Обидно… Мне всегда, чуть ли не с детства, хотелось большего. Хотелось, чтобы от меня что-то зависело, хотелось участвовать в серьёзных делах и видеть результаты этого участия. Но серьёзное дело или серьёзная цель — это непросто. Это долгий путь и тяжёлый труд на этом пути. Это осознание смысла своей жизни и своего предназначения. Это выбор цели, ради которой существует и делается всё остальное. Цели, которая оправдывает твоё рождение и потраченные на тебя средства.
Гораздо проще ничего не хотеть и ни к чему не стремиться. Амбиции свести к минимуму и довольствоваться тем, что есть. Стать отшельником или, если повезёт, иждивенцем. Много ли такому надо? Одна неувязочка: вдоль и поперёк изучившие вопрос учёные божатся, что когда пропадают желания, люди умирают без видимых причин. И вовсе не надо брать на душу грех: в петлю там лезть или стреляться. Человеку достаточно лишь в подробностях представить, КАК И ПОЧЕМУ ему НЕ ХОЧЕТСЯ жить, а потом какое-то время удерживать это состояние. Сжиться с ним. Поверить в него как в реальность. Остальное произойдёт само. Разучившиеся жить вкусно уже не живут, они отпадают, словно струпья с переболевшего фурункулёзом организма.
Перестав любить и желать, человек умирает потому, что его жизнь теряет смысл. Но у меня есть вы, и, значит, он есть, и его не отнять, как преданную политиками страну; не разрушить, как дом, в котором вырос. Человека можно лишить свободы и всего материального, и, в конце концов, он падёт духом и смирится. И только любовь к близким не проходит у него при любых испытаниях. Едва только тронут близких сердцу людей, как в человека тут же вселяется ярость. Он тут же забывает о своих страхах и, безоружный, зубами готов перегрызть горло каждому из их обидчиков. Любовь — это сильное чувство. Настолько сильное, что, если есть загробная жизнь, то она и там не пропадает. Главное в человеческой жизни — любовь к ближним: к тем, кто понимает тебя, и кого понимаешь сам. А загробная она, эта жизнь, или вполне земная — не всё ли равно? Цену и смысл ей придаёт любовь. Даже в ад попадают не за неисчислимые прегрешения, а за неумение любить. Ледяное сердце — единственный смертный грех, который невозможно отмолить».
Не спалось…
Сашка отложил ручку в сторону и задумался.
Мысли, как это бывает перед сном у вдрызг уставшего человека, скакали с одного на другое и никак не могли остановиться на чём-то определённом. Сашке вдруг пришло в голову, что многомудрые составители Писания явно что-то напутали со своим никак не приживающимся на человечестве тезисом: «Возлюби ближнего, как себя самого».
«Как себя?.. Ну-ну…» — люди всегда понимали сказанное по-своему и безбожно субъективничали в этом понимании. Вот и выходит, что все всегда хотят как лучше, но в результате их усилий почему-то получаются одни крайности да несуразности. Со времён Соломона они или неистово друг дружку любят, или столь же неистово ненавидят.
Первое — более характерно для ополоумевших супругов, в упор не видящих в собственном чадолюбии причину неприспособленности к жизни целых поколений самовлюблённых эгоистов. Неспособность любить и неуёмная ненависть друг к другу служит их отпрыскам прекрасным механизмом взаимного уничтожения. Возникает эдакая идеальная самоочищающаяся экосистема, как вполне закономерный результат их слепой родительской любви, в которой тотальная война каждого против всех — норма. В конечном итоге, от живущих по таким правилам людей не остается никакого следа.
Homo homini lupus est, или естественный отбор на марше.
После исхода в небытие очередного непутёвого поколения, мир опять напоминает тщательно убранную, подготовленную к капитальному ремонту комнату.
Пустую комнату.
Что в ней теперь будет — на первых порах неизвестно. Или новая детская, полная пёстрых игрушек, или пыточная камера. Тут уж как повезёт.
Именно поэтому самые дальновидные родители гоняют своих детей до седьмого пота. Они понимают, что пожизненной опеки не бывает, вот и готовят — кто детей, а кто учеников — к самостоятельной жизни.
Сашка вспомнил ежедневные изнурительные тренировки, которым себя подвергал, и нескончаемые терриконы книг, которые прочёл, чтобы хоть немного понять, как устроен окружающий мир, и улыбнулся.
Ситуация и в самом деле выглядела забавно.
Если с ближнего потребовать то, что он обычно требовал с себя, — этот ближний взвоет благим матом и в мгновение ока станет дальним. Сашка ещё некоторое время иронично размышлял, бывает ли близким «благой мат» (да и можно ли вообще материться во благо?), а также о том, кому из его знакомых мат ближе. И, главное, насколько. Мысли были забавными, но вялыми, какими и положено у окончательно сползающего в сон человека.
Философский запал иссяк окончательно.
Так и не придя к определённому выводу, Сашка зевнул, сонными непослушными пальцами сложил исписанный листок вчетверо и, спрятав его в нагрудном кармане, уснул.