— Есть ли у вас замысел, который бы вы откладывали, но он вас постоянно зовет?
— На потом ничего не откладываю. Возникает потребность — беру кисть. Никакого иного хобби, увлечения у меня никогда не было. Я любил только рисовать.
Париж — Москва, апрель 2006 г .
Голгофа русского живописца
Сергей Чепик: «Иду, куда хочу. Например, на корриду. Я великий ее любитель»
Знатоки искусства считают его гениальным рисовальщиком и платят за его полотна бешеные деньги. В Лондоне, в соборе Святого Павла, два года будет висеть живописная композиция Чепика «Путь Христа. От рождения до Воскресения». Чепику позировала баронесса Маргарет Тэтчер и была в его парижской мастерской.
К русскому парижанину привез меня поэт Александр Сенкевич. Живет Чепик в старинном доме на Монмартре. К нему, под крышу, ведет винтовая лестница, узкая и очень утомительная. И вот мы в мастерской. Сергей обнимает Сашу Сенкевича, по-дружески приветствует меня. Затворник поражает каким-то беззащитным светом серых глаз. Он показывает портреты прадеда, деда, родителей, жены… И я начинаю свои расспросы.
— Сергей, неужели к вам действительно приходила позировать Тэтчер? Это легенда?
— Ничуть. Маргарет тогда уже не была премьер-министром. Но я с ней был знаком: на моей первой лондонской выставке Тэтчер купила одну мою картину — пейзаж старой Ладоги с видом на храм Святого Георгия. Маргарет внимательно всмотрелась в пейзаж и сказала: «Господи, какая прелесть! Жалко, что я не могу ее держать у себя — мне придется сдать картину в музей: премьер-министр не имеет права покупать что-нибудь дорогое для себя». Прошло два года. Как-то меня спросили, хочу ли я написать портрет Маргарет. Я ответил: «Конечно. С удовольствием». Назначили встречу. Она мне потрясающе позировала в черном официальном костюме — ведь я писал женщину, которая повелевает.
— У нее были какие-то особые пожелания?
— Очень милые. «Можно, чтобы была брошка, которую мне подарил муж?» Она захотела видеть на своем портрете воспроизведение маленькой картины, на которой любитель изобразил ее отца и мужа: они оба были на одном крейсере в 1944 году и высадились на берегу Ла-Манша, откуда началось освобождение Франции. Я исполнил обе ее просьбы, но вынужден был уехать в Париж, не закончив картины. И Маргарет Тэтчер на последний сеанс приехала в Париж, поднялась в мастерскую без охраны. Вот это женщина!
— Сергей, как чувствуют себя в соборе Святого Павла ваши полотна?
— Такие работы случаются раз в жизни. Сначала у меня была картина «Голгофа». Написал ее по велению сердца. Она не столь большая — всего метр шестьдесят на метр тридцать. Ее купил известный коллекционер и выставил публично со всеми эскизами. На выставку пришел каноник церкви Святого Николая и попросил эту работу в свой храм на Страстную неделю. Я попытался защититься: работа, дескать, продана, а если ее куда-то перевозить, возникает необходимость страхования. Симпатичный каноник все взял на себя. «Голгофа» была выставлена в церкви, и произошло необъяснимое: люди ставили к ней свечи, молились, иные плакали. Народ толпился.
Один священник попросил мою «Голгофу» выставить в соборе Святого Павла 9 мая, в День Победы, поскольку советских людей на войне погибло больше, чем других народов. Моя «Голгофа» висела там целый год. У священнослужителей храма возникла идея — обновить внутреннее убранство собора. Они отвергли мысль о конкурсе: «Зачем проводить конкурс, русский Чепик все равно его выиграет». Начались переговоры со мной. Сложилась концепция — «Путь Христа. От рождения до воскресения». Исполнение заняло около двух лет работы.
— Писали картину в Лондоне?
— Нет-нет, вот в этой мастерской. Тут не развернуться было.
— А как же вы их отсюда выносили?
— Через окно. Это целый спектакль. В Лондоне они не влезали в собор. Открыли королевские ворота. Работяги мне сказали, что эти ворота открываются только для королевской семьи.
— Вы присутствовали на «восхождении» картин на стену собора?
— Я их вешал. Ой, как было страшно. Боялся, вдруг в размер не попаду. Но, слава Богу, все соединилось благодаря объединяющему лучу сверху до пола.
— Вы наблюдали за соборной публикой?
— Приходят, ставят свечи. Экзальтированные верующие плачут.
— И долго ваши картины будут находиться в соборе?
— Договор на два года. Все зависит от реакции прихожан. Собирают мнения — и положительные, и отрицательные. Но эти картины уже намолены — снять их трудно. Одна рама, как ни странно, уже мироточит. Однажды мне сказал служитель: «Посмотри, там что-то с рамой». Подошел и вижу — течет от руки Христа. Ну, Господи, как же это? Я к рабочим: «Ребята, там грязь не стерли». Они протерли воском, продраили. Утром еще больше потекло. Об этом прошел слух среди прихожан…
— Сергей, что вы пережили, войдя в сложную, трагическую и светлую тему?
— Ответственность — невероятная. Первый эскиз мой выглядел спорным. Он не совсем устроил священнослужителей. Они меня спросили: «Почему у вас такой Христос?» Я защищался: «Есть традиция…» И услышал от них благословение: «Рисуй своего Христа». О своих картинах теперь могу сказать: «Это мой Христос». Не раз я повторял: «Помоги, Господи. Пожалей меня, Господи».
— Иконописцы постятся, очищают душу, прежде чем приступить к написанию иконы. А вы?
— Я не соблюдал этих правил. Курил очень много. И слушал музыку: Баха, Вивальди, церковную, православную музыку. Шаляпин очень помогал. У него есть потрясающее «Верую». Я жил аскетом в мастерской, никуда не ходил. Не хотелось никого видеть. Один раз упал, хорошо, что не с самой большой высоты, но ребра поломал. После этого верхолазы сделали мне крепления. Работал в поясах. Срывался, но веревки меня удерживали. Ничего, кроме этих полотен, в ту пору я делать не хотел. Технику я делал сам, растирал краски. Слава Богу, мне удалось найти холсты огромных размеров — четыре тридцать на два шестьдесят метра.
— Что-то мистическое связывало художника с полотнами?
— В момент создания они были моими детьми. Я отдавал им себя. А сейчас вижу в них что-то всеобщее и сам ставлю свечки. Не своим творениям, а Богу. И совершенно искренне молюсь перед ними.
— Где вы писали великого танцовщика Нуриева?
— У него в квартире. Он был уже болен. Я увидел пальцы его ног и ужаснулся. Кровавые, почти черные. Он мне позировал с большим страданием, и однажды я услышал от него: «Все! Я уеду в Америку, а после этого, наверное, сдохну». Я, конечно, пытался его успокоить, повторял: «Ну что вы, что вы? Зачем вы так?» Я всегда говорил ему «вы», хотя мы дружили…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});