— Папе не оленей жалко, — сказала Дженнифер, — его больше огорчают нарушения границы. По границам у нас лежат такие штуки, вроде шпал…
— После последнего случая, — продолжал Питерс, пока мы поднимались по ступенькам крыльца, — генерал велел регулярно патрулировать территорию. Он хотел поймать кого-нибудь и примерно наказать. Сегодня дежурили Кид, Хокес, Тайлер и Снэйк. Хокесу, видимо, удалось поймать нарушителя, схватить его, как говорится, за руку. Он затрубил в рог.
— А когда прибежали остальные, — подхватила Дженнифер, — он лежал на земле, а из тела его торчала стрела. Освежеванный олень валялся среди деревьев шагах в ста от него.
— Интересно. Интересно и печально. Но при чем тут я? Разбирайтесь сами.
Дженнифер удивилась, а Питерс огрызнулся:
— Не болтай чепухи. Ты здесь единственный разведчик. Остальные — морские пехотинцы и ни черта не смыслят в следах.
— Угу. — Может, и так. — Столько лет прошло. Да и хорошим разведчиком я никогда не был. — Я вспомнил свои недавние неудачи.
— Даже средний разведчик лучше, чем ничего. — Питерс взглянул на направлявшегося к нам Чейна. — Как он?
— Ему самому не справиться. Нужен хирург.
— Ты же знаешь. Никаких врачей в доме.
— Перевозить Хокеса нельзя: это убьет его.
— Приведите врача! — вскричала Дженнифер. — Отец не узнает: он ведь не выползает из своей комнаты.
— Деллвуд доложит ему.
— Деллвуда я беру на себя.
— Ступай, — велел Питерс Чейну.
Чейн зашагал прочь.
— Надеюсь, Хокес выживет, — сказал я.
— Он борется.
— Могу я поговорить с ним?
— Он отключился. Без сознания. И маловероятно, что он вообще придет в себя, если Чейн не привезет хирурга.
— Покажите мне место, где это случилось, пока дождь не смыл следы.
Пришлось ехать верхом. Мое всегдашнее везение. Лошадь казалась смирной и приветливой. Но еще когда ее выводили, на морде чудовища я заметил ухмылку. Она, видимо, много слышала обо мне и теперь понадеялась на приятную прогулку.
Ехать пришлось порядочно. У Стэнтноров было много земель. Мы мало разговаривали. Я осматривал окрестности: вдруг пригодится.
Я с младых ногтей развивал в себе эту привычку, поэтому и пошел добровольцем в разведку, когда исчез настоящий Секстон.
— Похоже, Снэйк возвращается, — сказал Питерс.
Мы спустились с холма и приближались к месту событий. Под дубом, недалеко от застрявшей в деревьях туши оленя, я увидел человека.
— Сержант, в армии я ни разу не встречал никого из ваших парней. Кто-нибудь из них знал Секстона?
— Не думаю.
Я спешился, привязал повод к молодому дубку. Лошадь недовольно зыркнула на меня.
— Размечталась, думала, я отпущу поводья и ты спокойненько удерешь?
— Что ты сказал? — переспросил Питерс.
— Я к лошади обращаюсь. Люблю разговаривать с лошадьми: они понятливей людей.
— Снэйк, это Майк Секстон. Был разведчиком у меня на островах. Ты, наверное, слышал о его приезде.
Снэйк что-то проворчал и оглядел меня с головы до ног. Я в долгу не остался.
Снэйк перещеголял даже Чейна. Волос он не стриг с тех пор, как ушел из армии, борода торчала клочьями. Вряд ли он часто мылся и менял одежду. Штаны были заляпаны причудливыми разноцветными пятнами.
— Слышал, — подтвердил он.
— Что-нибудь нашел?
Снэйк проворчал что-то. Это означало «нет».
Я взглянул на тушу.
— Некрупная особь, а?
— Олененок, — ответил Снэйк, — только начал линять.
Однако. Зачем браконьеру олененок, если ему нужно мясо, а звери здесь не пугливы? Он скорей убьет оленя покрупней. Я внимательно осмотрел тушу.
Я не разглядывал дичь уже лет десять, но видно было, что работал дилетант, который никогда не делал этого сам, а лишь видел, как делают другие.
— О сегодняшнем патруле. Был у вас определенный план? Распределение обязанностей?
— Ты о маршруте? Был, — ответил Питерс. — Маршруты наметили таким образом, чтобы четыре человека могли проконтролировать всю территорию.
Я не совсем это имел в виду, но спросить точнее не мог — из боязни выдать больше, чем хотел.
— Где был Хокес, когда это произошло?
— Там, выше.
Я пошел за Питерсом. Место преступления сразу бросалось в глаза: Хокес, упав, цеплялся за траву. Он потерял порядочно крови, и глупые мухи вместо того, чтобы лететь кормиться на золотую жилу — оленью тушу в кустах, облепили место, где он упал. Да, Хокес упал шагах в ста от оленя. С такого расстояния не промазал бы даже слепой лучник.
Я отыскал след Хокеса и прошел по нему до того места, где он оборвался.
— Здесь, полагаю, он затрубил в рог. Потом спустился вниз и остановился второй раз.
— И тут браконьер уложил его.
Во всяком случае, кто-то сделал это.
— Когда это произошло?
— Около девяти.
— Ага. — Тот олененок умер гораздо раньше.
Я вернулся вниз, Снэйк по-прежнему стоял, уставившись на тушу.
— Тебя что-то смущает? — спросил я.
— Кому понадобился маленький олененок? — проворчал он. Его не волновало, что старый товарищ лежит поверженный со стрелой в груди. Он оплакивал олененка.
Я снова осмотрел тушу, но смертельной раны не обнаружил.
— В ней была стрела?
— Нет.
Снэйк явно не страдал излишней болтливостью.
Дерево, на котором повис олененок, росло в нескольких шагах от края небольшого, футов триста, лесочка, за ним начинался ручей. Я пошел вниз по склону, поглядывая по сторонам в поисках следов разбойника. И нашел. Некто в страшной спешке продирался сквозь заросли. Оно и понятно: он только что подстрелил парня и боялся, что вот-вот появятся его товарищи.
Питерс шел за мной.
— Каждый маршрут был подробно разработан? — спросил я.
Он удивленно нахмурился.
— Нет, мы просто разъехались в разные стороны, чтобы не топтаться всем сразу на одном пятачке.
Значит, снайпер шел не за кем-то определенным, ему был нужен любой. Если допустить, что стрелу пустил не запаниковавший браконьер, а человек, специально устроивший эту ловушку.
Я не сомневался — второй раз Хокес остановился потому, что увидел кого-то знакомого. Он застыл на месте, он колебался, с чего бы ему еще останавливаться?
Тот человек и есть убийца.
Понял ли это Питерс? Он ведь далеко не глуп.
— Вы ладите с соседями?
— Мы их игнорируем, они нас. Многие нас боятся.
Я бы тоже боялся.
Шагов через пятьдесят снайпер немного успокоился. Он свернул на старую звериную тропу. Здесь следы были видны плохо — слишком много листьев под ногами, но я различал путь, по которому он уходил: там листья были примяты.
— У вас есть собаки? Если нет, где их достать?
— Следопыты? Нет.
Звериная тропа вывела нас к ручью. Здесь была развилка. Одна дорожка шла через ручей, другая — вдоль по берегу. Убийца выбрал последнюю.
Через тридцать футов тропинка ушла в широкий, мелкий рукав ручья с песочным дном. И не вышла с другой стороны.
— Я потерял след.
— Посмотри получше, черт побери.
Я посмотрел. Питерс не заметил в мелкой воде лошадиных лепешек. Некто поехал дальше по дну ручья. Штука нехитрая: глубина нигде не превышала фута.
Многие ли крестьяне, вынужденные промышлять незаконной охотой на оленей, имеют возможность держать лошадей?
— К сожалению, ничего нет.
— Что ж, придется доставать этих треклятых собак.
Мы снова поднялись на холм.
— Кто у вас ведает конюшнями?
— В основном Снэйк. Тайлер и Хокес помогают. Шут его разберет, этого Снэйка. Ему нравится ухаживать за животными. Но сесть на лошадь вы его не заставите и под страхом казни.
Перебор, пожалуй, но понять можно.
Я задал еще несколько вопросов, но получил в ответ лишь любопытные взгляды. Если они не лгали и не были ни виновниками, ни соучастниками, Хокеса прихлопнул кто-то другой. Самоубийством он тоже не кончал. Круг подозреваемых сузился, но недостаточно. Мне хотелось отделаться от Снэйка и Питерса и пройти по ручью до места, где стрелок вышел на берег.
— Дерьмо! — вдруг взорвался Питерс. — Эх ты! Головой надо соображать, а не задницей.
— Что такое?
— Как мы поступали после набегов на венагетов на проклятом острове? Что я вколачивал в ваши глупые головы каждый треклятый день?
До него дошло.
— Да. В воде не остается. Перед набегом мы всегда проверяли, есть ли путь к отступлению по реке или ручью.
— Ублюдок пошел по ручью. Поэтому ты ничего не нашел.
— Да.
— Пошли же.
— Я проверю сам. Вас я больше не задерживаю.
Он гневно взглянул на меня, обернулся, проверяя, не слышит ли Снэйк.
— В чем дело, Гаррет? Что-то ты темнишь, я не первый раз замечаю.
— Я не темню, я выполняю свою работу, как умею. Пока не доказано обратное, подозреваемые — все и никто. Не важно, хорошо я их знаю или нет.