расписывать плафон во второй половине 1508 года, прибегнув к помощи по крайней мере одного ассистента, опытного флорентийского мастера по имени Якопо, и результат оказался чудовищным. Работа над гигантской фреской, которой суждено было стать величайшим триумфом Микеланджело, началась с унижений и ощущения катастрофы.
Микеланджело впоследствии поведал Кондиви, что, «когда он начал работу и только успел завершить изображение Потопа, как фреска стала покрываться плесенью столь густой, что фигуры на ней сделались почти неразличимы»[593]. Вазари передает эту историю в почти тех же выражениях и уверяет, будто слышал ее из уст самого Микеланджело. По мнению Вазари, плесень появилась оттого, что штукатурку, изготовленную на основе извести из местного камня, травертина, смешивали с пуццоланой – слежавшимся вулканическим пеплом, использовавшимся в качестве основы для природного «цементного» раствора. Смесь получалась насыщенная влагой, высыхала медленно, и за это время оштукатуренная поверхность часто «зацветала»[594][595].
Очевидно, череда этих событий нашла отражение в письмах Микеланджело домашним. В начале октября у него появились признаки переутомления[596]. Микеланджело написал отцу, что его ассистент Якопо обманул его, хотя мы и не знаем, как именно: вероятно, Микеланджело поссорился с ним из-за денег, так же как и с двумя флорентийскими скульпторами в Болонье; другой причиной их размолвки могли стать жалобы Микеланджело на то, что это Якопо дал ему совет изготовить негодную штукатурку.
К концу января 1509 года Микеланджело охватило совершенное уныние. Он больше не осмеливался просить у папы денег; как он сообщал отцу, «работа моя не двигается вперед настолько, чтобы мне казалось, что я за нее что-то заслужил. И в этом трудность моей работы, и к тому же это не моя профессия. И я только бесплодно теряю время. Да поможет мне Бог». Он прогнал Якопо, который хулил его перед всем Римом и, вероятно, планировал поносить перед всей Флоренцией: «Слушайте его, как слушают купцы, и ладно. Он тысячу раз передо мной виноват, и я имел бы тысячу оснований, чтобы пожаловаться на него»[597].
«Полагая, что этого оправдания [плесени] будет довольно, чтобы папа избавил его от тягостной обязанности расписывать потолок», Микеланджело отправился к Юлию и стал уверять его, что он-де не живописец и что он был прав с самого начала, когда изо всех сил пытался отказаться от оного поручения: «В самом деле, я тщился убедить Ваше Святейшество, что не владею этим искусством; выполненное мною вышло дурно; ежели Вы мне не верите, велите кому-нибудь взглянуть». Юлий послал за Джулиано да Сангалло, который много работал в Риме и был хорошо осведомлен о свойствах местных материалов. Тот вынес вердикт: Микеланджело писал по слишком влажной штукатурке; после этого «папа повелел Микеланджело продолжить работу, не внемля никаким отговоркам»[598]. Пути к бегству были отрезаны.
В 1980–1989 годах реставраторы обнаружили, что бо́льшая часть фрески «Потоп» действительно была удалена и переписана; от первой версии сохранился только фрагмент, изображающий спасшихся из воды и нашедших убежище на острове. В ходе детального анализа удалось также установить, что этот участок фрески создавался разными авторами с отчетливо различимой манерой. Искусствоведы пришли к выводу, что сам Микеланджело написал трогательную, пронзительную сцену: обнаженного отца, который взбирается на спасительную скалу, сжимая в объятиях тело утонувшего сына. Авторство многих второстепенных персонажей приписывается другим живописцам, в частности Граначчи и Буджардини[599].
Все это прекрасно согласуется с историей, поведанной Вазари: «Из Флоренции в Рим приехали его друзья-живописцы, чтобы помочь ему и показать, как они работают фреской, ибо некоторые из них уже этим занимались»[600]. Вазари упоминает имена Граначчи, Буджардини, Якопо ди Сандро, Якопо Индако, Аньоло ди Доннино и Аристотиле (также известного как Бастиано) да Сангалло. Один из Якопо, вероятно ди Сандро, был тем самым мошенником, обманувшим Микеланджело и изгнанным в конце января 1509 года.
Технические исследования «Потопа» показали, что эта сцена была выполнена довольно быстро, коллективом нескольких художников, по эскизам Микеланджело[601]. Увидев результат, Микеланджело явно был раздосадован. Последующие события Вазари излагает весьма забавно, возможно опираясь на свидетельство самих Граначчи или Буджардини:
«В начале работ [Микеланджело] предложил им написать что-нибудь в качестве образца. Увидев же, как далеки их старания от его желаний, и не получив никакого удовлетворения, как-то утром он решился сбить все ими написанное и, запершись в капелле, перестал их пускать туда и принимать у себя дома»[602].
Если оставить в стороне утверждение, что Микеланджело-де сбил все написанное ассистентами, рассказ Вазари выглядит правдоподобно. Единственной нестыковкой можно считать, указывает специалист по финансам Микеланджело Рэб Хэтфилд, что у мастера на тот момент совершенно не было денег, чтобы заплатить подобной команде опытных сотрудников[603]. Возможно, Микеланджело не упоминает их гонорары в своих приходно-расходных книгах потому, что деньги они получили у его отца во Флоренции. Но даже в этом случае едва ли эти выплаты покрыли более, чем дорожные расходы и краткое пребывание в Риме, передав каковую сумму, Микеланджело, вероятно, сказал им: «Идите с Богом!», или, другими словами: «Убирайтесь!».
К июню-июлю 1509 года Микеланджело несколько приободрился. Хотя его терзал недуг, возможно малярия, столь распространенная в жаркие месяцы в Риме, он нашел в себе силы отпустить по поводу своей болезни мрачную сардоническую шутку: «Дражайший отец, знаю из Вашего последнего письма, что у вас объявили меня мертвым. В том невеликая беда, ибо я все-таки живой». К уверениям, что он жив, Микеланджело, обнаруживая некоторую склонность к паранойе, присовокупляет: «Пускай, однако, судачат, а Вы не говорите обо мне ни с кем, потому что злые люди на свете не перевелись»[604]. (Уж не подозревал ли он, что слухи о его смерти распускают бывшие ассистенты, которых он выгнал?) Он явно еще плохо чувствовал себя, когда писал эти строки, поскольку в следующем послании к отцу замечает, что не полностью исцелился, однако внезапно ощутил прилив творческой энергии и вдохновения.
В это время Лодовико Буонарроти охватила паника. Его невестка Кассандра, вдова его брата Франческо, умершего в 1508 году, угрожала подать на него в суд, если он не вернет ей приданое, а согласно флорентийским законам, она вполне могла этого требовать[605]. Лодовико опасался, что это лишит его всех сбережений. Микеланджело написал ему из Рима, уверяя, что «если бы даже она отняла у Вас все, что Вы имеете на этом свете, Вы ни в чем не будете нуждаться для жизни и для благополучия, когда бы у Вас не было никого, кроме меня». К