— Я, кажется, пропустил момент в Кодексе Доа, где они могли общаться с драконами на расстоянии, — проворчал сэр Леммарт и спешился первым, чтобы проверить, нет ли в траве ядовитых лягушек или змей. Он расстелил для диатриссы свой плащ и сел на него вместе с ней без приглашения.
Гидра вздохнула и прикрыла глаза, представляя, как там, в той пещере в горах, Мордепал дремлет под боком у Сакраала. Похоже, он действительно дремал. В пальцах девушки началось осязаемое покалывание — боль от старых ран — а в мышцах разлилось тягучее нежелание движений.
«Похоже, Мордепал не готов к подвигам», — признала она и проморгалась, возвращаясь в себя. Она не помнила подобных уроков у Тамры, но пережитое с драконом единение напрашивалось само собой: необязательно было видеть его, чтобы ощущать его. Разумеется, это налагало определённые ограничения, и Гидра не могла разбудить его или почувствовать его в полной мере, но переживать драконью боль во всей красе ей не то чтобы и хотелось.
— Так как, получилось? — нетерпеливо поинтересовался Леммарт. Она взглянула в его любопытное лицо, обрамлённое непокорными кудрявыми прядями, и проворчала:
— В целом да. Но я не могу сказать, как скоро он соберётся в бой снова.
— Если б ты могла, я бы решил, что ты ведьма!
«Где проходит эта граница? Тот, кто нашёл общий язык с драконом, сам в чём-то маг, ведь принципы колдовства и доа многим схожи. Но я, похоже, немало упираю на первое ради второго. Как и, наверное, Тавр».
Она смутилась и посмотрела на свои штаны для верховой езды.
— Я не знаю, отчего так, — призналась диатрисса. — Всё, что связано с драконами, крайне далеко от человеческого. Да и вообще объяснимого.
— Это правда, — согласился Леммарт и привычно вложил колосок луговой травы себе в рот. — У всякого крылатого существа четыре конечности: две лапы и два крыла. Но у драконов их шесть. У всякого чешуйчатого крокодила или ящера волос нет, но у драконов — есть гривы и даже бороды. У всего живого внутри самое опасное — это разве что яд, а в них хранится будто бы что-то горючее, что не убивает их, а служит им оружием. Но если ни одно существо не использует голос как оружие, то легендарное драконье пение, как утверждают учёные, производится теми же усилиями, что и пламенный выдох. Наконец, драконы не вписываются ни в одну из классификаций животного мира, ведь они, по сути, имеют не только свой язык, но и свою логику. И когда они, кажется, ничего не понимают в твоих словах, спустя миг они распознают тончайшее оскорбление в стиле колкости дворцовых дам, чтобы сожрать тебя.
Гидра покровительственно посмотрела на Леммарта. Отвратительный в своей ветрености и нахальстве, капитан иксиотов превращался во вдохновлённого, увлечённого мальчишку, стоило только заговорить о драконах.
«Я тоже всегда была такой», — призналась себе диатрисса. — «Но, если б я тоже начала рассуждать о таких тонкостях, отец бы догадался, что я лазила в его книги, и вынул бы мне глаза».
— Мордепал и Сакраал дали потомство, — заметила она. — Когда их детёныши вылупятся, может, один из них решит с тобой подружиться.
Леммарт посмотрел на неё с такой тёплой благодарностью, что ей стало неловко. «Об этом он мечтает на самом деле, а не о земле и титулах».
— Драконы поют, когда ищут себе пару, — продолжила Гидра задумчиво. — Но я не помню, чтобы кто-то упоминал пение Мордепала и Сакраала.
— Возможно, их пара образовалась довольно давно, — отозвался Леммарт. — А может, к слову, Сакраал и в горы-то ушёл именно для того, чтобы свить гнездо…
— А Мордепал разозлился, когда понял, что Астрагалы будут пытаться связать его лётным браком вместо того, чтобы дать ему должную для родителя свободу!
— И, окатив Дорг огнём, он улетел на север, чтобы охотиться для Сакраала.
Гидра поражённо посмотрела на Леммарта.
— Ранкар да выбьет мне зубы, если ты не прав! — воскликнула диатрисса. — Да ты действительно понимаешь драконов не хуже доа!
— Не смущайте меня так, Ваше Диатринство, — закокетничал Леммарт.
— Тебя невозможно смутить, не выдумывай!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В приподнятом настроении они поехали обратно. Однако по пути через сельву, дождевые леса близ Таванды, Гидра обратила внимание на белые облака лилигрисов, что залегли в низинах, которые притапливало зимой. Невинные белые фиалки с синими полосками казались обычными цветами. Если верить легенде, когда-то этот лес был полон телами тигров, которых оплакивал Мелиной.
«Или это были не тигры?» — поёжилась диатрисса. Лхам умел напомнить о себе даже в столь приятный, солнечный день.
Однако тени страхов таяли, стоило ей вновь ввечеру воссоединиться с Энгелем. Они рассказывали друг другу о своих успехах за день, но рассказы эти переходили в нежности, а нежность — в страсть. А страсть, достигнув пика, вновь переходила в разговоры.
— Я пообщался с Иерофантом Мсарой перед его отбытием на Дорг этим утром, — поведал ей Энгель, разбирая её короткие волосы рукой, когда они оба лежали под альковом окон. Ночь смотрела на них из замкового двора, и ни один козодой не смел вмешиваться в их беседу. — Он скрытен до невозможного, но об убийствах знает.
— Мог бы поделиться своими мыслями, — проворчала Гидра недовольно. Но в тепле диатрина ей было слишком хорошо, чтобы сердиться по-настоящему.
— Мог бы, но он предан своему делу и старается отгородить мирян от ужасов тёмной магии. Так что пришлось довольствоваться его заверениями о том, что он сам имеет некоторые догадки насчёт колдуна, который приманивает Мелиноя, и в нужный момент скажет своё слово.
— То есть, как всегда, это пустой трёп.
— Не ругайся, моя луна, — проурчал Энгель и поцеловал её в макушку. — Люди и так тебя опасаются. Все мои усилия будут бесполезны, если ты всегда будешь так сурова. Диатрис Ландрагора Суровая.
— Диатрис?…
— Завтра мы отправляемся в Рааль. На коронацию.
«Ох, ну и чудеса со мной происходят в последнее время», — подумала Гидра и тоже поцеловала его — но не в волосы, а прямо в бледные губы.
Сборы были очень волнительные. И хотя Гидра предполагала, что для дальнейшей жизни они с Энгелем оба, не задумываюсь, предпочтут Лорнас, она всё же не была уверена, что они вернутся в Мелиной до решающей битвы.
«Мордепала придётся приманивать колоколом, потому что моя мысль едва ли улетит так далеко за море».
Гидра сложила с собой свои самые нарядные сари, свой гримуар и украшения, подаренные Энгелем, среди которых были серьги в виде месяцев и ожерелье с двумя камушками — кошачьими глазами; посокрушалась ещё о том, что пропала вышивка Бархатца; и была в целом готова. Как ни странно, все прочие — и Леммарт, и Аврора, и сам Энгель — оказались куда менее расторопными. Поэтому она, утомлённая беготнёй слуг вокруг себя, села в галерее первого этажа с видом на сад.
И прикрыла глаза — всего на минутку. Но этого было достаточно, чтобы её подхватил странный, ни на что не похожий сон.
Она была в нём крошечной, но у неё были огромные лапы. И уже несколько дней кряду она ждала только одного: когда приоткроется тяжёлая кованая дверь. Выйти из-за неё можно было через щель под потолком, но до щели той было никак не допрыгнуть снаружи — поэтому попасть можно было только тут.
И она попала, когда ноги какого-то неповоротливого великана дали ей такую возможность.
Дверь жутко громыхнула за спиной, но Гидра и ухом не повела. Прошлась по полу, отряхивая лапки от пыли. И запрыгнула на стол, где остались открытыми несколько книг. Те были покрыты непонятными закорючками. Но Гидра напрягла весь свой разум и медленно, по слогам, разобрала: «Печати Тигрового Лхама».
Голова разболелась всего от одной фразы. Но она пряданула ушами и села прямо на книжный разворот, рассматривая картинки.
Первой была нарисованная от руки колба с тёмным содержимым.
«Кровь», — гласила она. — «Печать, что кровью собственных детей запечатала его, и лишь ею же и может быть снята».
Затем была ласточка — известное в Рэйке изображение души.