— Да, что они будут делать дальше? — Он прохаживался перед очагом, худощавый и элегантный в облегающем черном мундире и бриджах. Потом повернулся ко мне и блеснул белозубой улыбкой. — А может, ты скажешь мне?
— Я не знаю, — говорю. — Было так… как ты и сказал. Мы должны были попытаться освободить принца и опустить мост.
— А если это не получится?
— Они не говорили.
— Хм. Им известны наши силы?
— Они предполагают только… что вас мало.
— Разумная догадка. Или хорошая разведка. Но это им не поможет. Стоит им начать штурм, и их драгоценный принц отправится в Йотунзее на корм рыбам еще до того, как они переберутся через дамбу. Полагаю, они это знают?
— Еще бы, — кивнул я.
Он довольно ухмыльнулся.
— Вот, вот, нам нет необходимости переживать из-за них, не так ли? Это дает нам время на размышление. Кстати, сколько у них там человек? И будь осторожен, очень осторожен, давая ответ.
— Они называли цифру пятьдесят.
— Умница, Флэшмен. Я в тебе не сомневался, — тут он вдруг хлопнул меня по плечу. — А хочешь увидеть своего царственного двойника? У меня так и чешутся руки свести вас лицом к лицу. Заодно посмотришь, какие превосходные меры мы приняли в целях его безопасности, так сказать — на случай непредвиденных визитов. Идем.
Он распахнул дверь.
— Да, Флэшмен, — добавил Штарнберг с беззаботной улыбкой, — имей в виду, я тебе не де Готе, понял? То есть без глупостей, хорошо? Кстати, это было бы совсем зря, потому что у меня есть на уме хм… один планчик, который мы могли бы провернуть вместе: ты и я. Посмотрим. — Он поклонился и взмахнул рукой. — После вас, ваше высочество.
Мы спустились в большой холл, там Руди свернул в боковой проход, потом вниз по крутым ступенькам спиральной каменной лестницы, уводившей в недра замка. Развешенные на расстоянии друг от друга масляные лампы поблескивали на покрытых белесым налетом стенах, местами ступени были скользкими от мха. Мы вошли в замощенную плитами галерею с массивными приземистыми колоннами, поддерживающими нависающий потолок. Здесь было темно, но из арки впереди лился свет; миновав ее, мы очутились в просторной каменной комнате, где два человека, сидя за грубо сколоченным столом, резались в карты. Они вскинулись при нашем приближении, один сжимал в руке пистолет; это были крепкие, рослые парни, одетые в нечто вроде кавалерийских мундиров, с саблями на боку. Но не они привлекли мое внимание. Позади них располагалась громадная железная решетка, простиравшаяся от пола до потолка, и у нее стоял Крафтштайн, положив свои могучие руки на бедра. В трепещущем свете лампы он напоминал сказочного людоеда.
— Крафтштайн, а вот и он, — жизнерадостно говорит Руди, — наш старый собутыльник из Шенхаузена. Разве ты не радуешься теперь, что я не дал тебе пристрелить его там, в воде? Ты же знаешь, Крафтштайн не мастак по части манер, — бросил он мне через плечо. — И как там поживает наш венценосный гость?
Крафтштайн не промолвил ни слова; не сводя с меня глаз, он повернулся и отодвинул засов решетки. Дверь заскрипела в петлях, и Руди жестом предложил мне войти. У меня волосы на затылке стали дыбом, но, подстегиваемый любопытством, я сделал шаг.
Как я понял, решетка отгораживала часть сводчатого зала; примерно сорок на сорок футов. В дальнем от меня конце, на придвинутой к стене низкой кушетке лежал человек. Рядом с ним располагался стол со стоящей на нем лампой, при скрипе петель человек сел, и, прикрыв глаза ладонью, стал всматриваться в нас.
Сам не знаю почему, я ощутил волнение, никак не связанное с опасностью моего положения; мне казалось, что моему взору предстоит увидеть нечто зловещее, впрочем, так оно и было.
— Guten abend,[58] высочество, — произнес Руди, когда мы подошли ближе. — К вам посетитель.
Человек отнял руку от лица, и я не смог сдержать изумленного восклицания. Передо мной сидел я. На меня смотрело мое собственное лицо: озадаченное, настороженное; и в тот же миг по нему пробежала тень удивления, рот приоткрылся, глаза расширились. Мужчина отпрянул, а потом вдруг вскочил.
— Что это? — голос его звучал напряженно и хрипло. — Кто этот человек?
Когда он пошевелился, раздался металлический лязг, и с приступом ужаса я увидел, что от левой его лодыжки тянется тяжелая цепь, приклепанная другим концом к массивному каменному блоку у койки.
— Позволите ли мне представить вам одного старого знакомого, высочество? — говорит Руди. — Уверен, вы не раз видели его в зеркале.
В этом было нечто мистическое: смотреть на его лицо, слышать его голос (немного ниже моего, отметил я). Сейчас он напоминал мою исхудавшую тень, и как бы уменьшился в росте, но сходство было просто поразительным, ни дать ни взять я.
— Чего вы хотите? — спросил он. — Бога ради, кто вы?
— До недавнего времени он являлся датским принцем Карлом-Густавом, — отвечает Руди, явно забавляясь. — Полагаю, вам стоит рассматривать его как самого вероятного наследника вашего титула. На самом деле, ваше высочество, это англичанин, любезно согласившийся заменить вас на время вашего здесь отдыха.
Должен признать, принц воспринял это твердо. Я-то хоть знал, что моя вылитая копия где-то существует, но для него это была новость. Мы долгую минуту смотрели друг на друга, не произнося ни слова, потом он говорит:
— Вы пытаетесь свести меня с ума. Не знаю, зачем. Это какой-то подлый сговор. Богом заклинаю, если в вас есть хоть искра сострадания и приличия, скажите мне, что все это значит. Если вам нужны деньги, выкуп — так и скажите! Если вам нужна моя жизнь — возьмите ее, черт побери! — Он пытался держаться прямо, но цепь на лодыжке дернулась, едва не повалив его. — Будьте вы прокляты! — вскричал он, потрясая кулаком. — Подлые, трусливые негодяи! Отцепите меня, и я отправлю это существо с моим лицом прямиком в ад! И тебя заодно, наглый фигляр! — На него было страшно смотреть: он Дергался на цепи и ругался, как торговец со смитфилдского рынка.
Руди поцокал языком.
— Царственный гнев, — говорит. — Полегче, ваше высочество, полегче. Не стоит обещать то, чего не можете исполнить.
На секунду мне показалось, что Карл-Густав лопнет от ярости; лицо побагровело. Потом он переборол себя и стиснул губы с выражением, осваивать которое мне давеча пришлось столько долгих часов.
— Похоже, я забываюсь, — произнес он, тяжело дыша. — Какая разница? Мне все равно, кто ты, парень, и что за этим кроется. Я больше не доставлю вам удовольствия своими расспросами. Когда сочтете нужным сказать, скажете! Но учтите, — и тут голос его взмыл вверх, так хорошо знакомым мне образом, ведь я тоже использовал этот прием, — учтите, что лучше вам убить меня, в противном случае я, с помощью Божией, так отомщу вам всем…