А главное — Ирина поразительно была похожа на Паулину, и это не могло не льстить. Выходит, для Вадика существует лишь одна женщина — мать.
Что говорить — она ревновала. Ее мальчик, ее сынок нынче принадлежит другой женщине. Пусть похожей на Паулину, но другой. Ее кровиночка, любовь всей ее жизни — больше вроде как уже не ее.
Кто бы знал, как все эти годы Паулина скучала по сыну! Даже когда он был рядом — все равно скучала. Потому что особенные их отношения остались в прошлом. Невероятная близость, доверие, и — да, она — любовь. Когда он был маленьким, Паулина была уверена, что любит его именно как сына. Но когда Вадик вырос, стала ловить себя на низменных чувствах.
Это было ужасно! Как случилось, что не нашлось в ее жизни человека ближе, чем сын? Как произошло, что не было в ее жизни мужчины дороже, чем Вадим?! В далекой юности у Паулины имелось немало поклонников. Она много познала, много попробовала. А потом жизнь круто изменилась, и рядом остался грубый солдафон, к которому можно испытывать лишь отвращение.
В этой пустоте не оказалось никого, кому бы она могла подарить свою душу. Совершенно естественным образом всю ее до отказа заполнил единственный сын. А когда он вырос, Паулина стала ловить себя на том, что воспринимает его не столько как сына, сколько как мужчину.
Жаль, что она поняла это слишком поздно. Пойми она раньше — наверное, это чувство можно было бы подкорректировать. Но до поры до времени ей казалось это игрой. Волнительной, возбуждающей, но лишь игрой.
Она долго не пускала в себя правду. Замечала, что Вадик взрослеет. Но лгала самой себе: ничего, он еще не настолько повзрослел, чтобы понять смысл происходящего. Скоро нужно будет отказаться от этой радости, но пока еще она может позволить себе ее. Чуть-чуть. Еще немножко.
Вадик взрослел, и она трепетала от его взросления. Трепетали вместе: его 'краник' в ее ладонях, она сама… Она должна была прекратить это, как бы сладко это ни было. Но обманывать себя легче, чем отказаться от единственной радости в жизни. Еще чуть-чуть, еще немножко…
А потом случилось страшное. Только тогда она поняла, что мальчик вырос окончательно. Хуже того — поняла, что и он давно это понял. И, похоже, для Вадика это была не просто игра. Она прочитала это в его глазах, когда тот едва не заплакал от позора.
Его ужас вознес Паулину на небеса: мальчик так же влюблен в нее, как она сама! И в то же время принес стыд. Она не должна была доводить до этого. Она мать. И должна любить сына материнской любовью. И только материнской!
Это было ужасное чувство. Что может быть страшнее, чем влечение к собственному сыну?! Она стала давить в себе это влечение. Сознательно отстранялась от Вадика — чтобы он не чувствовал то же самое к ней. Даже целовать его перестала, от чего больше всего страдала сама. Жила надеждой, что не слишком опоздала, что не натворила беды непоправимой. У молодости короткая память. Наверное, Вадик уже и не помнит ничего. И слава Богу! Но жаль, как жаль!..
А теперь в их с сыном отношения вклинилась невестка. К счастью ли, к сожалению?
Паулина уверяла себя: к счастью. По крайней мере, прилагала все силы для того, чтобы если не полюбить Ирину, то привыкнуть к ней, впустить ее в свою жизнь.
Дома оказалась только Ирина. Вадим задерживался на семинаре — раз в месяц посещал бизнес-тренинги. Старался использовать любую возможность для повышения профессионального уровня.
Внезапное появление свекрови Иру в восторг не привело. Но куда деваться? Не выставишь же вон. Вышла замуж — приспосабливайся не только к мужу, но и к его родственникам.
Пришлось изображать на лице искреннюю радость, и суетиться, проявляя чудеса гостеприимства.
Стол был накрыт в одно мгновение, благо на продуктах Ира никогда не экономила. Ничего не жалея, выставила на стол лучшее, что было в доме: коньячок, шампанское, конфеты 'Метеорит', которые всю жизнь любила до умопомрачения. К коньяку подала канапе с карбонатом, сыром, ветчиной и непременной оливкой на шпажке: красиво, а главное, удобно — сунул в рот целиком, и никаких крошек. Пригодилась и купленная накануне банка острых шампиньонов.
От коньяка гостья отказалась наотрез:
— Что вы, Ирочка, коньяк пьют только мужчины! Дамы должны пить шампанское. Мы ведь с вами интеллигентные люди. Вадик знает — я очень люблю шампанское. Балует меня время от времени.
Ирина налила ей шампанского. Себе плеснула полрюмки коньяку. Вообще-то она тоже отдавала предпочтение шампанскому. Но взыграл гонор. Не хватало еще, чтобы свекровь ее уму-разуму учила. Намек-то какой: 'Мы ведь интеллигентные люди'! Между прочим, интеллигентные и пьют коньяк — быдлу он не по карману, быдло хлещет стеклоочиститель.
Невзирая на духоту — жара под тридцать — исключительно в пику свекрови выпила коньяк.
Паулина залпом осушила фужер, улыбнулась, не скрывая удовольствия. Закусывать не стала: кто закусывает шампанское?
— А когда, говоришь, Вадик придет? — неожиданно перешла на 'ты'.
Ирина взглянула на часы: четверть восьмого.
— Да вот-вот. Обычно всегда в это время возвращается. Я и сама только что с работы пришла, едва переодеться успела, даже не поужинала. Так что вы вовремя.
Насчет 'вовремя', конечно, приврала: совсем даже наоборот. За день умоталась, наобщалась — сейчас бы помолчать под бормотание телевизора, вытянуться на диване, давая отдых уставшим от каблуков ногам.
— Как поживаете? Как Вадюша, здоров?
Что с ним станется, с твоим Вадюшей? В его ли возрасте о здоровье волноваться?
Однако высказывать это вслух не стала. Улыбнулась, кивнула: дескать, все нормально.
— Чем ты его кормишь? — не унималась свекровь. — Бутербродами, небось? Один геморрой от ваших бутербродов, никакой пользы. Геморрой и язва.
Странные, однако, речи для застолья. Вот тебе и интеллигентка! С виду вполне благовоспитанная женщина, а рот откроет — рыночная торговка. Раньше Ира не замечала за свекровью такого. При нечастых встречах та всегда вела себя безупречно: ни дать, ни взять — леди. Наверное, нужно понимать это так: Иру приняли в семью, перестали прятать истинные лица за масками.
— В твоем возрасте надо кашки кушать, на овсянку налегать. На меня посмотри — в пятьдесят лет моложе тебя выгляжу!
Та-аак. Вот и до возраста добрались. Наконец-то! Что дальше?
Чтобы не ответить дерзостью, Ира потянулась к бутылке:
— Еще шампанского?
— Сама коньяк хлещет, а мне шампанского, — недовольно проворчала Паулина. — Ты мне еще лимонаду предложи. Коньяк лей!
Коньяк так коньяк, Ире не жалко. Черт ее поймет, эту стерву. То она только шампанское пьет, то оскорбляется. Хоть бы Вадим скорее пришел, что ли, взял бы на себя беседу с любимой мамочкой. Эх, нужно было выходить замуж за сироту — насколько было бы проще.