Много лет прошло с тех пор, как Вадик оконфузился со своим 'краником'. Много лет игры в красоту оставались под запретом — мама даже не вспоминала о них, будто и не было никогда их замечательных невинных шалостей. Теперь красотой она занималась в ванной комнате: брала с собой взбитую сметану, и закрывала дверь на задвижку. Вадиму оставалось лишь представлять, как она обмазывает нестареющее свое тело, как сама себя массирует… Но представлять и вспоминать — совсем не то, что самому участвовать в игре, от которой замирает сердце.
Ему не хватало этих игр. Не хватало близости. Не с Паулиной, нет — надолго он теперь без нее не оставался. А мама день ото дня становилась недоступнее. После конфуза она еще целовала Вадима в губы. Но это было уже не то: едва коснувшись сына, тут же отшатывалась. Получался не поцелуй, а ничего не значащий пустячок. Такие поцелуи не несут ничего, кроме оскорбления. Но и их вскоре не стало: не считать же поцелуями банальные 'чмоки' в щечку, да и те два-три раза в год — в дни рождения да на восьмое марта.
Ушли в прошлое и тесные их объятия, когда под ладонью Вадима трепетала чувственная мамина спина. Даже взгляды ее — и те изменились, стали более сдержанными. Он ластился к ней, а она отстранялась все дальше, раня сердце и эго.
У Вадима теперь была Паулина. А мама, хоть и была рядом, превратилась в мечту, в идола.
Зато у отца была и Паулина, и мама. Но что он, чурбан, понимал в женщинах?! Он ведь не ценил ни ту, ни другую. Брал, но ничего не давал взамен. Не любил. Не берег. Потреблял.
Одна радость: все реже отец потчевал маму перед сном рюмкой водки. И без водки терзал уже не так часто. Возраст. Вадим потирал руки: так тебе и надо, старый козел!
Хотя не такой уж и возраст, чтоб напрочь забыть о телесных удовольствиях: некоторые и в более старшем возрасте умудряются наследников 'строгать'. Так что поводы для ревности у Вадима оставались существенные.
Как он мечтал, чтоб отец превратился в импотента! А лучше вообще к праотцам отправился: там ему, злобному солдафону, самое место.
И вновь мечта сбылась. Да так сбылась, что лучше б уж не сбывалась. Наполовину. На первую половину: мужиком отец быть перестал. Стал инвалидом: кондратий в глотку вцепился крепко.
Потекла безрадостная для всех жизнь. Вадиму и раньше было не слишком сладко: то Паулинины выкрики из-за стены, то мамины сдержанные охи. Но тогда у него была отдушина: пару-тройку раз в месяц ему перепадало от щедрот. Не хватало мамы, но Паулина компенсировала недостачу хотя бы частично.
Теперь Паулина оказалась такой же недоступной, как и мама. Хоть кричи, хоть в петлю лезь — никакого выхода.
Оставалось искать утешения на стороне. Вадим несколько раз пробовал забыться в объятиях ровесниц. Недостатка в доброволицах не испытывал: только свистни — девки валом бегут на симпатичную мордашку. Однако результат каждый раз был плачевным: не реагировал 'краник' на посторонних дам, как бы те ни старались.
Мучительны были такие провалы Вадиму — ужасно стыдно мужчине чувствовать половую беспомощность, пусть даже знаешь, что больше не встретишься со свидетельницей своего позора. А потому эксперименты пришлось прекратить: чужая баба — не выход. Ему нужна только мама. Или Паулина. Но никто другой.
Ирония судьбы — двадцать два, а он уже практически евнух.
Не сказать, что без секса невозможно прожить. Возможно. Наверное. Даже когда тебе чуть за двадцать. Нужно только сделать так, чтобы не было рядом объекта страсти. А в самом крайнем случае, когда уж совсем невтерпеж, использовать собственные руки. Главное — не видеть маму. Тогда, наверное, будет легче.
Вадим снял квартиру. Попробовал жить вдали от мамы. Но в первую же субботу примчался к ней: лучше видеть, но не иметь возможности прикоснуться, чем не видеть совсем.
Мука адская. Он проклинал немощного отца: что ж ты пыхтишь еще, сволочь? Для кого? Зачем? Кому ты нужен? Сыну? Вот уж нет. Жене? Тем более! Вадим ни за что не поверил бы, что мама дорожит отцом. Она ненавидит мужа точно так же, как его ненавидит сын.
Но отец упорно цеплялся за жизнь.
Конец мучениям настал лишь спустя три бесконечных, трудных года.
Отец не умер, нет. Напротив: вычухался. Чуть волочил ногу, рука висела плетью. Характер стал еще более сволочным, если только это возможно. Днем и ночью орал на маму. Если приходил Вадим — в его сторону неслись откровенные маты.
Удивительное дело — мама после болезни отца стала еще краше, еще свежее. Или Вадиму это лишь казалось? Потому что видел ее редко, скучал до боли. И по Паулине истосковался. Как ему не хватало ее диких выходок!
И вдруг, когда уже совсем отчаялся, жизнь изменилась к лучшему. Не так, как бы ему хотелось, но фортуна повернулась к Вадиму вполне приемлемой стороной.
Вместе с новой работой нашел и новую радость в жизни. Трудно поверить, что чужие друг другу люди могут быть до такой степени похожи. Правда, мамина копия была чуть моложе и бледнее оригинала, но это была качественная копия, о чем немедленно просемафорил 'краник'. Это был выход.
***
— Для меня он был суррогатом: коль уж не осталось надежды на счастье, пусть рядом будет хотя бы его подобие. И не подозревала, что сама стала для него таки же суррогатом! Копией. Приемлемым компромиссом. А я-то, дура, уши развесила. Вот почему он всегда утверждал, что только рад был бы еще большей разнице в возрасте. Чтобы я еще больше была похожа на оригинал, на его драгоценную мамочку-нимфоманку!
Самолет дрогнул многотонным телом, выпуская шасси. Скоро посадка, а Ирина еще не успела рассказать самое главное, самое страшное. Неужели оно так и останется в ней, невысказанное, разрывающее душу?
Заторопилась, заговорила, глотая окончания, захлебываясь недавним ужасом, выплевывая горькую правду.
***
Военное ведомство заботится о своих кадрах. Даже если кадры эти давно вышли в отставку по причине немощи.
Николай периодически подлечивался в госпитале. Как порядочная супруга, Паулина ежедневно навещала его, балуя домашней едой.
В один из вечеров, возвращаясь из клиники, решила устроить сюрприз сыну с невесткой — незапланированный визит. Нужно поддерживать родственные отношения, чтобы Ирина не чувствовала себя отвергнутой родителями мужа.
Ирину она воспринимала двояко. С одной стороны — кому понравится невестка, годящаяся тебе в младшие сестры?
С другой… Черт его знает, как объяснить то, что объяснению не поддается? То, в чем Паулина сама не могла разобраться. Возраст Ирины как бы стирал несколько лет разницы между матерью и сыном: Паулине болезненно хотелось быть ближе к нему, хотя бы таким замысловатым образом.