Радуйся этому миру,
ибо время его преходяще,
а молодость (
да откроются тебе ее радости!)
длится не долее мига.
И торопись изведать все наслажденья,
ибо то,
что упущено,
нельзя ни повторить,
ни вернуть.
И проводи время с добрыми друзьями,
и бодрствуй в предвкушении веселья,
ибо спящий не знает радости.
И не печалься сегодня о том,
что случится завтра,
и не думай о завтрашних заботах,
ибо тревожиться из-за них глупо.
Дух подобен лампаде,
а вино — его масло,
так забудь обо всем и последуй моему совету.
Я расскажу тебе о себе и обо всем,
что изведал,
и не буду угощать тебя историями,
что передавались от Анаса к Катаде[662].
И когда жизнь весны достигала зрелости, а ее дни шли на убыль, он возвращался в свою летнюю резиденцию. А поскольку его путь пролегал через парк и городской дворец, он жил там по несколько дней по заведенному им порядку, исполняя приказания Господа (amr-i-ma'rūf), а потом двигался дальше. И когда он уезжал оттуда, он отправлялся в малый дворец, который он построил на вершине холма в трех милях от города, через который он также проезжал, возвращаясь из своей зимней ставки. И оба раза он предавался веселью в том месте по четыре или пять недель, и из города приносили ему различные угощенья. А летом он отправлялся оттуда в горы, где для него ставился китайский шатер, стены которого были сделаны из деревянных решеток, а потолок — из расшитой золотом ткани, и весь он был покрыт белым войлоком. Это место называлось Шира-Орду[663]. В тех местах вода холодные реки и много травы. Там он оставался до того времени, когда солнце входило в созвездие Девы и выпадал снег. И здесь /195/ поток его щедрости был обильнее, чем в других местах. И, уезжая отсюда, он прибывал в свою зимнюю резиденцию к концу осени, которая у них есть начало зимы. Там он веселился три месяца, и в течение этого времени его щедрость была несколько умереннее и не текла так привольно. И там также исполнялось то, о чем было сказано в этих двусмысленных строках:
Между нами и розой — долгий зимний холод,
будто добрые знаки укрылись от зла.
Весна с ее прелестью спряталась под снегом,
как птенцы павлина — под белой скорлупой[664].
И, хвала Всемогущему, сегодня эти жилища украшают благословенные следы этого могущественного монарха и славного Императора, Нуширвана Века-Менгу-каана, под сенью государственной мудрости и справедливости которого мир расцвел, и всякое место во всякой стране превратилось в розовый сад. Да дарует ему Всемогущий Господь бессчетные годы жизни, и да будет вечно возрастать его справедливость, и да будут люди всегда повиноваться его слову, и да укрепится через него рука Истинной Веры!
[XXXIV] О ТУРАКИНЕ-ХАТУН [665]
Когда был исполнен указ Всемогущего Господа и Монарх Мира, Хатым Века, Каан, скончался, его старший сын, Гуюк, еще не вернулся[666] из похода против кифчаков, и поэтому, как уже случалось ранее, приказы отдавались и собрания людей происходили у дверей орды, или дворца, его жены Могэ-хатун, которая, согласно монгольскому обычаю, перешла к нему от его отца Чингисхана. Но поскольку Туракина-хатун была матерью его старшего сына /196/ и была гораздо мудрее и дальновиднее, чем Могэ-хатун, она отправила послания царевичам, т.е. братьям и племянникам Каана, и сообщила им о том, что произошло, и о смерти Каана, и сказала, что пока с всеобщего согласия не будет избран новый хан, кто-то должен быть правителем и вождем, чтобы управление державой не пострадало от небрежения и не случилось путаницы в государственных делах; а также, чтобы армия и двор находились в повиновении и защищались интересы народа.
Чагатай и другие царевичи послали уполномоченных сказать, что Туракина-хатун была матерью царевичей, имевших право на ханство; поэтому до проведения курилтая именно она должна руководить делами государства, и при Дворе должны оставаться прежние министры, чтобы ни в старых, ни в новых ясах не было отступления от закона.
А Туракина-хатун была очень мудрой и умной женщиной, и ее положение значительно упрочилось в результате этого согласия и единства. И когда вскоре после этого Могэ-хатун отправилась вслед за Кааном, она, благодаря своей хитрости и ловкости, взяла в свои руки все дела государства и завоевала расположение своей родни всевозможными милостями, и добротой, и подарками. И в своем большинстве родственники и чужие, семья и армия стали на ее сторону, и подчинились послушно и с радостью ее приказам и запретам и покорились ее власти. Пророк (благословение и мир ему!) сказал:«Человеческое сердце устроено так, что любит тех, кто делает ему добро, и ненавидит тех, кто причинят зло». И самые разные люди направили к ней свои стопы; а Чинкай[667] и другие министры Каана продолжали исполнять свои обязанности, как и прежде, и правители повсюду остались на своих местах.
А при жизни Каана в ее душе накопилась ненависть к некоторым придворным, и рана эта стала глубока. Когда ей были доверены государственные дела и положение ее упрочилось, и никто не решался с ней ссориться или спорить, она решила действовать незамедлительно и, не теряя времени /197/ и не упуская возможности, в соответствии с полустишьем:
Торопись,
ибо время есть острый меч[668], —
облегчить свое сердце, отомстив каждому из этих людей. Для этого она послала людей к китаям за министром Ялавачи, а также пыталась нанести удар эмиру Чинкаю. Но Чинкай, отличавшийся проницательным умом, почувствовал, что она замыслила недоброе; и до того, как она успела осуществить свой план, он устремил свое лицо к дороге и тронулся в путь. И он поспешил искать защиты у сына ее, Котяна[669], итак, бежав, спас свою жизнь. Что до Яловачи, то, когда посыльные прибыли к нему, он принял их с достоинством и почестями. И каждый день он оказывал им новые знаки внимания и уважения, и так прошло два или три дня. И все это время он готовился к побегу, собирая лошадей и т. д. Наконец на третью ночь, которая в действительности стала для него днем удачи, он усыпил посыльных[670] и с несколькими всадниками отправился к Котяну, и так спасся.
И я вернулся в Фахм,
хоть и не надеялся вернуться,
И сколько раз я спасался от им подобных,
а они лишь свистели [
в бессилии]![671]
И когда оба вельможи явились к Котяну, и попросили у него убежища, и сделали его порог своим приютом, они были осыпаны его милостями. Туракина-хатун отправила посыльного с требованием вернуть их, но Котян ответил: «Ястреб, укрывшийся в зарослях от когтей сокола, избежал его ярости[672]. Эти люди искали у нас убежища и коснулись платья нашей власти. Отправить их назад-значило бы нарушить закон благородства и великодушия и было бы противно понятиям о доброте и милосердии; я не нашел бы оправдания ни у близких, ни у далеких, /198/ ни у тюрков, ни у таджиков. Вскорости будет проведен курилтай, пусть же их преступления и проступки будут вынесены на суд семь и эмиров, и пусть они получат то наказание, которое заслужили». Она посылала гонцов еще несколько раз, но Котян каждый раз отвечал теми же словами. Когда она поняла, что вернуть их невозможно, она предприняла попытку убедить эмира Хотана Имад аль-Мульк Мухаммеда, который был министром Каана, используя близость с ними в прежние времена, выступить против них с ложными обвинениями, чтобы у нее была возможность положить камень у них на пути и под этим предлогом их наказали бы на курилтае. Но поскольку преданность и великодушие, которые входят в число неотъемлемых и самых прекрасных качеств великих людей, которые так же трудно встретить в наши дни, как симурга[673] или философский камень, взяли верх в его душе, он отказался опозорить и унизить себя клеветой и злословием и сделал свое тело заложником свободной воли, пока Всемогущий Господь, видя чистоту его веры, не освободил его из этого ужасающего водоворота и от других подобных невзгод, и при Дворе Гуюк-хана он получил даже большую власть, чем при предыдущем монархе.