завитком. Фаина прикрыла глаза, когда он положил их ей на плечо, расчесывая пальцами пряди.
– Порой я чувствую себя недостойным. Ты знаешь так много, открываешь мне тайны всего мира, а я едва ли могу оценить их истинную ценность.
– Я ничего не сделала ради этих тайн. Знания – лишь часть моей природы, – ответила Фаина, – и все они принадлежат другим. Для меня куда важнее то, что спустя целую вечность я могу и хочу что-то делать собственными руками. Тебе правда понравился пирог?
– Правда, – повторил Матвей. – Ты открыла мне мое любимое блюдо. И, если честно… – он шагнул ближе, и ее руки обвились вокруг его талии, – я тоже совсем не готов делить тебя с кем-то еще, Фая.
Фаина просияла. Он уже знал, как ей нравилось, когда он звал ее красавицей, но по какой-то причине это новое имя она полюбила еще больше. И хотя он никогда не был поклонником ласковых прозвищ, для нее легко сделал исключение. «Фая» напоминало ему о феях – легких длинноволосых созданиях с прекрасными лицами и в изящных одеждах, которых он видел на обложках книг из библиотеки для пациентов. Некоторых из них словно рисовали с нее.
Никто не знал о ее присутствии в его жизни. Фаина не покидала пределов его квартиры и не выражала желания пойти куда-то на свидание, как делали обычные пары. Он не настаивал, не желая делиться обретенным счастьем с остальным миром. Раньше Матвей думал, что оно действительно было подобно здоровью и его не замечаешь, пока не теряешь. Чувства к Фаине стали для него озарением, и он наслаждался каждым моментом, зная, что они были взаимны. Из всех людей в мире она выбрала именно его и проводила в его постели каждую ночь. Он все чаще просыпался, обнаружив, что во сне прижимал ее к себе, хотя прежде никогда не был любителем объятий. Они искали новые способы доставить друг другу удовольствие. Она по-прежнему любила слушать его сердцебиение и была терпелива, когда он приходил с работы уставшим, со смехом и пониманием слушая жалобы на пациентов, которые порой ужасно глупо рисковали своим здоровьем. Матвей, после долгих лет одиночества и сомнений по поводу собственной жизни, наконец-то чувствовал себя абсолютно счастливым. Думать иначе было невозможно, когда первым, что он видел по утрам, была эта девушка.
Тем сильнее было его удивление, когда спустя несколько дней после того, как он впервые назвал ее Фаей, она сообщила:
– Матвей, мне нужно кое-что рассказать тебе.
Дело было за приготовленным ею завтраком, утром после длинной смены, когда ему пришлось задержаться на операции до поздней ночи. С началом учебного года в городе выросло количество машин, а с ними и аварий, которые не всегда обходились без пострадавших. Матвей проспал почти до полудня, а когда проснулся, то сперва не понял, где находится. Во сне он, вооружившись лишь скальпелем, уворачивался от какого-то свирепого здоровяка в кольчуге и с мечом, который атаковал его прямо в приемном покое, затем превратившемся в лес. Он машинально потер кожу под ребрами, куда во сне пришелся болезненный удар, что не укрылось от внимания лежавшей рядом Фаины. Услышав про сон, она сильно встревожилась и потянулась посмотреть его бок.
– Я в полном порядке, не переживай, – успокоил ее Матвей. – Ничего не болит. Даже сам бы себя не порезал – скальпель под подушкой не держу. И вообще, не такой уж тот парень был страшный, зато медленный как черепаха. Если бы сон продлился еще немного, в лесу я бы точно от него спрятался, – усмехнулся он.
– В лесу, – рассеянно повторила Фаина.
– Да, в хвойном, как в Ирии, – ты рассказывала, что Бал раньше проходил там, на поляне. И вот что бывает, когда так много обсуждаешь раны, заработанные в средневековых битвах.
Он чмокнул ее в нос и выбрался из постели, зевая и лениво потягиваясь. Фаина тихо последовала за ним и уже на кухне снова облачилась в белый сарафан с цветочным узором. Он был заинтригован: она никогда не надевала одну и ту же одежду дважды.
И вот теперь эти слова. Матвею не понравился ее натянутый голос, и он поднял взгляд от оладий с вареньем, встревоженно сдвинув брови. Фаина сидела, поглаживая пальцами камни браслета и не отрывая от тонкой цепочки напряженного взгляда.
– Ты плохо себя чувствуешь, Фая? – Она помотала головой. Чувствуя слабое облегчение, он продолжил: – Тогда о чем думаешь? Ты что-то вспомнила? Это снова молнии?
Она сцепила руки в замок и глубоко вздохнула. Матвей изучал ее лицо. На нем не было бесстрастной маски Смерти, но он все равно не мог разобрать, что значило его выражение. Оторвав взгляд от браслета, Фаина посмотрела ему в глаза и начала, негромко и серьезно, с нотками древности:
– Теперь я помню кое-что еще помимо молний. Давным-давно я очень любила одного юношу.
Подавив в себе волну ревности, Матвей кивнул. Что бы ни случилось в прошлом, именно с ним она была теперь.
– Никто не был так добр ко мне, как он, ни с кем я не чувствовала себя так, будто была дома, где бы ни оказалась. Он умер у меня на руках за несколько минут до того, как ударили молнии. Он был храбрым и сильным, но когда я узнала, что приближается битва, где он может погибнуть, то заключила сделку с духом смерти – Мареной.
– Заключила сделку? – уточнил Матвей, охваченный недобрым предчувствием.
– Вечное служение ей после смерти в обмен на его воскрешение и шанс на счастливую жизнь. Но, забрав его раньше времени, Марена меня обманула, и я прокляла ее и всех богов. Молнии были моим первым наказанием. Вторым было забвение. Я не узнавала никого. Никто не узнавал меня. Я не помнила ни имени, ни лица моего любимого.
Ее слова внушали настоящий ужас. Матвей даже не мог представить, что ей пришлось пережить, и в очередной раз удивился, как она смогла сохранить в себе доброту.
– И за все это время боги даже не смягчились?
– Моя сделка нерушима. Я буду служить смерти вечность, – ответила Фаина, коснувшись груди. – У меня осталось крохотное воспоминание о чувстве любви, и какое-то время я надеялась, что оно поможет узнать тех, кого я потеряла. Но все было тщетно. – Она на мгновение зажмурилась, словно собираясь с силами. Ее голос опустился до шепота, неся в себе вечность ожидания и тоски. – Я знала, что когда-то чувствовала столь же сильную любовь, что и гости Бала, но где, когда, к кому – это было ведомо лишь моей госпоже, а она не собиралась ничего рассказывать, испытывая ко