вроде двух месяцев, которые понадобились для производства выборов во Франции после революции 1848 г., у нас совершенно неприменимы. Тем более нельзя терять ни одного дня.
Я был уверен, что Керенский смотрит на дело так же, как я, и не ожидал, что мне придется подталкивать его; но я боялся – и описанный выше разговор с И. В. Гессеном усиливал мою боязнь, – что с кадетской стороны будут сделаны попытки затормозить дело и что Временное правительство, кадетское по составу, не обнаружит в этом отношении достаточно энергии, несмотря даже на принятый им пункт о «немедленной подготовке к созыву Учредительного собрания», включенный уже в соглашение 2 марта 1917 г. между Советом рабочих депутатов и Комитетом Государственной думы398; об Учредительном собрании говорил также великий князь Михаил Александрович в своем манифесте об отречении от права престолонаследия399.
И действительно, декрет об образовании Особого совещания был выработан и подписан только 25 марта. Распубликован он был в Собрании узаконений только 30 марта400 – зачем-то понадобилось пять дней лишнего промедления, а всего целый месяц с образования Временного правительства. Но самый декрет был еще хуже. В Особое совещание правительством были назначены 13 специалистов (Кокошкин, Н. И. Лазаревский, В. Маклаков, Вл. М. Гессен, Набоков, проф. С. А. Котляревский, Зарудный, Нольде, Лаппо-Данилевский, Аджемов, Авинов, А. Я. Гальперн, я), но сверх того Совету рабочих депутатов, политическим партиям – думским и внедумским (кроме правых и черносотенных), национальностям, имеющим свои организации, различным общественным организациям предложено делегировать в совещание своих представителей. Должна была быть представлена в совещании и армия, притом фронтовая ее часть. Совещание превращалось в громоздкое учреждение, самая организация которого неизбежно требовала немало времени. Но она потребовала его еще больше, чем можно было ожидать.
С Кокошкиным, намеченным в председатели будущего совещания, я в это время довольно часто встречался в той Юридической консультации, о которой я говорил выше, и сильно торопил его, но замедление исходило не от него. Оно исходило от людей, от которых этого никак нельзя было ожидать, и прежде всего от председателя того Совета рабочих депутатов, который в самом начале потребовал от Временного правительства обязательства скорейшего созыва Учредительного собрания и как раз в отношении к этому требованию видел отличие своей революционной политической позиции от буржуазной позиции Временного правительства. Чхеидзе, получив в качестве его председателя, а также председателя социал-демократической фракции от Кокошкина предложение назначить представителей в совещание, не отвечал на него более трех недель. Это объяснялось главным образом несчастным событием, затрагивавшим лично его: нечаянным или умышленным убийством его сына401; говорили, что Чхеидзе положил письмо Кокошкина в карман и, потрясенный несчастьем, забыл в нем при перемене сюртука. Так ли это было или нет, я не знаю, но, во всяком случае, шли недели, избрание представителей Совета рабочих депутатов состоялось, а об избрании представителей социал-демократической фракции ничего не было слышно. И, конечно, трагическое происшествие в семье Чхеидзе оправданием социал-демократической партии служить не могло: ведь знала же она об образовании совещания хотя бы из газет, – почему же она не сочла нужным поторопить своего председателя? Очевидно, потому, что она была завалена делами, казавшимися ей более неотложными. Я просил Кокошкина собрать первое заседание совещания, не ожидая социал-демократов, но Кокошкин считал это неудобным и ограничился написанием второго письма Чхеидзе. И на него ответ пришел не сразу.
В то же время партии и различные организации настойчиво торговались из‐за числа мест в совещании, присылая для переговоров своих делегатов к Кокошкину в Юридическую консультацию. В отсутствие Кокошкина иногда выходил к ним кто-нибудь другой; так я принимал как-то группу кара-ногайцев402, требовавшую места для себя. Не помню, слышал ли я когда-нибудь раньше название этой народности, но тут я познакомился с ее представителями – в черкесках, с патронташами на груди, с кинжалами на боку и с выражением лиц, говорившим, что в случае если их словесные аргументы окажутся недостаточно убедительными, они готовы прибегнуть и к более убедительным. Я от них получил некоторые элементарные сведения о месте их жительства, о численности – совершенно ничтожной (что-то около 30 000) и постарался их убедить в том, что, во-первых, если давать место в совещании всем таким народностям, то наше совещание обратится само чуть ли не в Учредительное собрание и будет совсем не работоспособно, а во-вторых, в том, что им и нет никакой особенной нужды в представительстве, так как всеобщее голосование все равно уже обеспечено совершенно, а пропорциональность, за которую они стоят, почти обеспечена. Естественно, что моя аргументация показалась им неубедительной, и я обещал передать их соображения Кокошкину. В конце концов им было отказано в представительстве, и к аргументам кинжального свойства они все-таки не прибегли. Другие народности, имевшие более прав, его получили, и по большей части даже по два места на каждую национальность: одно на ее буржуазные партии, другое на социалистические. Требовали места и различные другие организации: женские, и притом не одна, а несколько, неведомо чем друг от друга отличающиеся; Сибирь как географическое целое и т. д. Решающей инстанцией был Кокошкин, совещавшийся при этом с нами – членами по назначению и, кажется, не доводивший вопроса до Временного правительства.
Наконец, к маю совещание организовалось403. В него входили Чхеидзе (которого, впрочем, в совещании я, сколько помнится, не видал ни разу), Брамсон, Н. Д. Соколов и др. от Совета рабочих депутатов, В. Я. Гуревич, Питирим Сорокин и др. от Совета крестьянских депутатов, Добраницкий от фронта404, В. А. Мякотин от народных социалистов, Станкевич и Одинец от трудовиков (последний – заместитель), Крохмаль от социал-демократов, М. В. Вишняк от социалистов-революционеров, Козловский от большевиков, Винавер и Гронский от кадетов, Ефремов от прогрессистов; были представители октябристов и даже националистов (но не правых), Толмачев от Сибири, Шишкина-Явейн от Российской лиги равноправия женщин405 и еще несколько женщин от других женских организаций, представители от национальностей и различных организаций406. Всего 76 человек, не считая «заместителей» и еще нескольких лиц с совещательным голосом. Преобладали эсдеки и социалисты-революционеры; было несколько кадетов и трудовиков, кроме официальных представителей партий (так я, трудовик, попал в число назначенных специалистов); большевик – только один, официальный.
В нашем составе особенно странную роль сыграли представители национальностей. Как я уже сказал, они особенно страстно добивались себе мест, и в первых заседаниях, посвященных вопросу о пропорциональности, они присутствовали, деятельно выступали и энергично голосовали. Но тотчас после торжества пропорциональности их рвение сильно ослабело,