тоже хотел возражать Водовозову, – начал он, – я с ним не согласен. Я думаю, что землю надо взять без выкупа. Но я считаю недопустимым говорить в таком тоне о Водовозове, у которого есть заслуги перед делом революции. Водовозов, как известно, представитель Трудовой группы, и, конечно, он может показать свой мандат. Я говорю здесь от имени партии социал-революционеров и могу удостоверить это партийным билетом. А от кого говорит этот господин? Он не сказал. Во всяком случае, не от социалистов-революционеров. Наша программа требует…
И т. д. Я слушал и недоумевал. Что это за полицейское требование паспорта? Кстати, до тех пор я никогда не имел никакого партийного билета и только по возвращении в Петербург с этого митинга потребовал себе паспорт; у нас до тех пор не было даже паспортных бланков. А кроме того, что это за язык в крестьянском собрании? Говорить о партиях, о партийных программах было неизбежно, потому что готовившийся избирательный закон признавал только партийные, а не личные кандидатуры, а также потому, что вся политическая атмосфера была уже насыщена партиями, программами и платформами. Во всяком случае, речь последнего оратора не имела ни малейшего успеха; она была рассчитана совсем на иную аудиторию. К тому же по содержанию она не была достаточно определенна. Отстаивая национализацию земли без выкупа, он признавал законодательный путь, но не отказывался достаточно ясно от захватнического; напротив, допускал его с последующей легализацией Учредительным собранием. Эта промежуточность программы, говорившая, что в эсеровской партии он стоял на самом крайне правом фланге в связи с чрезмерной схематичностью интеллигентского языка, никого не увлекала и не воспламеняла; нежелание прибегать к демагогическим приемам, роднившая его со мной, была в этот момент не ко двору.
Вновь заговорил первый оппонент, очевидно, крайне левый эсер, опередивший меня, и окончательно натравил толпу на меня и на эсера. Когда я попробовал заговорить вновь, то мне не дали говорить:
– Буржуй! Помещиков хочет сохранить! По миру бедняжки пойдут, жалко тебе!
Крестьянин, организатор митинга, по чьему приглашению я здесь был, взял меня за рукав.
– Пойдемте, ничего не добьетесь! Их не перекричать!
И увел к себе.
– Мы же вас пригласили и вам же наплевали.
Он так был искренно огорчен, так горячо извинялся передо мною в собственной вине, что сильно тронул меня, относившегося к подобным неудачам гораздо хладнокровнее. В эту революцию это была первая моя серьезная неудача на митинге; за ней последовали другие.
Решительный перелом во всей жизни и, в частности, в характере митингов наступил после большевицкого восстания 3 июля396. Вечером в этот день я был на заседании Особого совещания об Учредительном собрании в Мариинском дворце. Часов в 10 оно кончилось, и мы разошлись по домам.
Я шел по пустой и светлой в эту июльскую ночь Адмиралтейской площади и, еще не доходя до Дворцовой площади, увидел несколько человек, бегущих от Дворцового моста навстречу мне. Ужас был написан на их лицах; особенно ясно помню я пожилую даму, бежавшую с быстротой, вовсе не соответствующей ее возрасту. «Что это такое?» – спросил я себя и сразу решил: вероятно, где-нибудь поблизости стреляют. Я все-таки повернул за угол Адмиралтейского сада и, когда сделал еще несколько шагов, явственно услышал частую пальбу. Где она была – я не знал. Я постоял на месте несколько минут, с радостью удостоверился, что страха не испытываю, но все-таки повернул назад и вновь дошел до Невского. Оттуда ехал трамвай. Я вскочил в него. Трамвай шел к Дворцовому мосту, но лишь только вагоновожатый услышал пальбу, он дал быстрый задний ход и по той же колее быстро, не останавливаясь помчался на Невский, очевидно рискуя столкнуться с встречным вагоном. Доехав почти до Полицейского моста, он вновь переменил направление, но с Невского повернул не направо, к Дворцовому, а налево, к Николаевскому мосту. На Николаевском мосту была вновь слышна, хотя и далекая, пальба. Часть немногочисленных пассажиров позднего трамвая легла на пол вагона, очевидно воображая, что пуля не пробьет стенки вагона и на полу безопасно, но другая часть сохраняла спокойствие. Доехав до угла Большого проспекта и 8‐й линии, я вышел из вагона и пешком дошел до Тучковой набережной, где я жил397, не слыша пальбы и не замечая ничего тревожного. Дома я застал мою прислугу, пальбу слышавшую с балкона и находившуюся в смертельном страхе.
Как известно, это первое большевицкое восстание было легко подавлено, но политическая атмосфера страшно накалилась. С этого момента все поняли, что какая-то страшная катастрофа приближается, что большевики, на которых раньше многие смотрели презрительно, есть действительно большая и очень опасная сила. Правительственные кризисы происходили беспрестанно. Цены на все товары росли с быстротой, ясно говорившей о крайней непрочности финансовой и экономической базы всей нашей жизни. На митингах идея Учредительного собрания как вершителя судеб явно теряла свое обаяние, и идея насильственного социального переворота явно начинала иметь перевес над нею.
Я был сильно переутомлен всей предыдущей работой, – настолько сильно, что со мной однажды произошел совершенно непредвиденный казус. Я говорил речь на одном собрании, закашлялся и остановился на минуту. Надо продолжать речь, но вдруг я сообразил, что совершенно забыл не только то, на чем остановился, но [и] то, о чем я говорил вообще, что было темой моей сегодняшней речи. Я сделал вид, что продолжаю задыхаться, сошел с трибуны, отошел в угол эстрады и минуты в три посредством мучительного напряжения вспомнил все, что было надо.
Поэтому в августе я уехал на Кавказ отдохнуть и вернулся в середине сентября. Вся корниловская история прошла во время моего отсутствия, и я узнавал о ней только из газет, приходивших с большим опозданием, и из слухов.
Глава IV. Особое совещание для изготовления проекта Положения о выборах в Учредительное собрание
Как я уже сказал выше, первой после революции моей политической мыслью, захватившей меня всего целиком, была мысль об Учредительном собрании. «Я должен все свои силы отдать работе для возможного скорейшего и правильного, т. е. соответствующего воле народных масс, созыва Учредительного собрания», – думал я.
Я слишком много занимался вопросами избирательного права, чтобы не понимать, что везде и всегда необходимо время для составления избирательных списков, для организации избирательных бюро и производства самих выборов при присутствии органов местного самоуправления, которые бы пользовались общим доверием, а при русских условиях, при громадных территориях, дурных путях сообщения, при расшатанности власти, при общей разрухе, созданной войной и революцией в особенности, при всех этих условиях сроки