Живой похоронила.
Наверное, когда-нибудь потом Меррон научится быть равнодушной и просто делать то, что должна, но произойдет это нескоро. И Меррон с трудом заставляла себя смотреть девчонке в глаза. У той не было сил даже на то, чтобы плакать, когда ее резали, да и вряд ли она в родильной горячке понимала, что происходит. Ребенок умер задолго до появления Меррон, девочка — на ее руках.
На этот раз чуда не случилось, и Меррон чувствовала себя виноватой. А повитуха, сменив обличье, помогала наряжать покойницу. Ровный голос ее, выводящий строки отходной песни, звучал в ушах Меррон до самого дома. Хотелось кричать. Плакать. Сделать что-нибудь.
Что?
Например, вымыться, растереться жестким полотенцем докрасна. Одеться. Налить смородинового вина из запасов Летиции. Забраться в пустое кресло перед пустым же камином.
Всех не спасти.
В другой раз получится… возможно. Утешение? Или понимание, что другого раза не избежать? Сколько их еще будет: девочек, девушек, женщин? Уморенных своими же.
Когда в дверь постучали, Меррон обрадовалась: кто бы ни пришел, он отвлечет от мрачных мыслей. За дверью ждал не посыльный, не поздний пациент, но Терлак.
— Вечера доброго, — сказал он. — Отвратно выглядишь. Напиваешься?
— Отдыхаю.
— Пригласишь?
Меррон пожала плечами и открыла дверь. Возможно, это было неразумно с ее стороны, но вдвоем лучше, чем одной. В гостиной Терлак долго осматривался. Ну да… вязаные салфеточки. И вместо картин — вышивки в рамках. Картина тоже есть, исполненная акварелью, неумелая, но очаровательная — подарок племянницы. Статуэтки вот Летиция с собой забрала…
— Тебе ничего не хотелось бы тут поменять? — Терлак принял кружку с вином. Бокалы Меррон так и не купила.
— Нет.
— То есть нравится вся эта… обывательщина?
Что плохого? Тетя тоже любила всякие штучки, у нее как-то получалось с ними ладить, создавать уют. А Меррон не умеет. И остается — беречь созданный кем-то.
— Поездка была неудачной? — Терлак уселся в кресло, закинул ногу за ногу и сделался до отвращения похож на Малкольма.
…в одном из тех прежних снов Малкольм умер.
— Вроде того.
О чем с ним разговаривать? О светлом будущем? Или переменах в мире? Всеобщем счастье, которое непременно наступит, если убить всех, кто этому счастью мешает? Тетя никому не мешала…
Тогда за что ее?
— Слушай, ты всегда такой неразговорчивый? — Терлак не собирался отставать. — Вроде нормальный парень. Неглупый…
…спасибо на добром слове. В последние годы так вовсе поумнел.
— …а ведешь себя как…
— Как кто?
— Как один из этих, зашоренных, которым ничего не надо! Это им наплевать, что происходит вокруг! Мир меняется! Народ поднимает голову против угнетателей! И скоро вспыхнет пламя революции.
— Прольются реки крови. — Вино было кислым и явно перебродило. Будет забавно, если завтра Меррон придется саму себя лечить. День на нужнике избавит от тоски и лишних мыслей, глядишь, истерия тоже прекратится. Чем не новое слово в медицине?
— Конечно. Нельзя построить новое, не разрушив старое! До основания! Чтобы избавиться от болезней нынешнего мира. Но ты не согласен?
— Нет.
— Хорошо. — Терлак допил вино и налил себе еще. — Замечательно. Знаешь почему? Потому что в мире, который мы построим, любой будет иметь право высказать свое мнение, каким бы оно ни было. Наша газета «Голос свободы» выходит раз в две недели. Напиши статью. Обратись ко всем и будешь услышан.
Терлак оставил первый номер «Голоса», напечатанный на сероватой рыхлой бумаге.
Воззвания.
Размышления.
Новости из столицы. Постановления Народного собрания.
…об ограничении торговли.
…об изъятии излишков зерна, молока и мяса с целью перераспределения.
…о нормировании потребления отдельных групп товаров и карточной системе учета.
…обязательной регистрации.
…о мерах борьбы с расхитителями народной собственности и личностями, чья деятельность подрывает устои общества.
…о повышении налогов…
Отложив газету, Меррон поднялась в свою комнату. Писать? О чем? Она ничего не понимает в торговле, общественных устоях и налогах. В политике тоже. Да и… неужели в их новом мире не будет больных?
Вспомнилась вдруг та девочка с тающим взглядом. И Меррон все-таки взялась за перо. Она не знала, выйдет ли у нее связно изложить собственные путаные мысли, да и сомневалась, покажет ли результат экзерсисов Терлаку, но молчание было невыносимо.
Легла она под утро.
А проснувшись, села переписывать и править. Сокращать. Изменять.
Спустя неделю Меррон все же решилась отдать статью Терлаку, который взял за обыкновение навещать «друга Марти» раз в несколько дней. И, затаив дыхание, она ждала вердикта. А Терлак читал, медленно, точно мстил за собственное ожидание.
— Хорошо пишешь. Эмоционально, — сказал он, возвращая листы на стол. — Только… не обижайся, Марти, но кому это интересно? Повитухи, роженицы… ну да, проблема. Только мелкая. Обывательская.
Он ничего не понял. И значит, у Меррон плохо получилось объяснить.
— Писать надо о том, что интересно людям! О революции!
— Извини. — Меррон испытывала огромное желание швырнуть листы в камин. Неужели она и вправду надеялась издать это? Или что люди прочтут ее статью? Задумаются? Хоть кто-нибудь. И глядишь, в следующий раз доктора позовут тогда, когда женщину еще можно спасти. — О революции у меня вряд ли выйдет.
Пусть пишут другие.
— Послушай, Марти. Ты мне действительно нравишься. Такие нам нужны! Миру нужны! Очнись наконец! Скоро так полыхнет, что… рано или поздно тебе придется выбрать, на чьей ты стороне.
— На стороне тех, кому будет нужна моя помощь.
Терлак ушел, хлопнув дверью.
Но «Голос свободы» доставляли регулярно, не то знаком особого внимания, не то в числе прочих жителей. Меррон не выбрасывала, читала: всё новости.
В последний день осени в Краухольде создали Малое народное собрание, признавать полномочия которого градоправитель отказался, однако как-то стеснительно, словно сомневаясь, что имеет на это право.
Ввели комендантский час.
И всем жителям мужского пола велено было пройти перерегистрацию в Ратуше. Новые бумаги выдавал Терлак, который не преминул сказать:
— Видишь, все меняется.
И, выказывая расположение, поставил штамп, разрешающий Мартэйнну отдаляться от Краухольда на тридцать лиг. Для всех прочих расстояние не превышало десяти.
К зиме были созданы ополчение и народная дружина.
А по первому снегу в городские ворота вошла Красная сотня.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});