Читать интересную книгу Ржаной хлеб - Юрий Тарасович Грибов

взволнованная, от этих взглядов она волновалась еще больше, украдкой поправляла прическу, вздыхала и вздрагивала, словно ей предстояло броситься в холодную воду. «Ну, Люська!» — сказала она сама себе и села на краешек стула у печки.

Сначала выступил Дмитрий Иванович. Речь его, как всегда, была краткой. Он сообщил, что скоро праздник Октября и колхоз, по его расчетам, займет неплохое место. Среди коммунистов послышался легкий шумок. Это оттого, что Дмитрий Иванович скромничал: «Россия», как уже писала местная пресса, в этом году взяла большой рубеж и выйдет на одно из первых мест в области. Дмитрий Иванович махнул рукой, что означало: «Без вас все знаю, но не себя же мне хвалить», стал называть отличившихся колхозников, бригадиров и, когда упоминал Расковякино и Лутково, подмигнул Люсе и этим как бы снял с нее робость. Люся вскинула голову и благодарно посмотрела на этого мудрого пожилого человека, который все, все понимает…

Потом к столу вышел Федор Петрович Макушин, секретарь партийной организации, и, раскрыв тощую зеленую папку, стал читать Люсино заявление и анкетные данные. По заведенному правилу Люсю попросили рассказать свою биографию. Она встала, кашлянула в кулачок и разом, почти в одной фразе, выпалила, что она родилась тогда-то, училась, работала птичницей, руководила льноводным звеном, передала это звено маме и вот теперь бригадир с февраля сего года…

— Не густо, — заметил кто-то у окна, и по комнате покатился смешок. Но тут председательствующий постучал карандашом по графину и призвал к порядку, просил высказаться по существу.

— Такие кандидатуры надо всячески приветствовать! — сказал любивший книжные слова механизатор Иван Гаврилов. — Товарищ Барсукова выдержала осенний экзамен!

Люся слушала выступления, и ей казалось, что это не она, а другая девушка росла без отца, собирала когда-то мерзлую картошку, пилила с мамой сучковатые чурбаны, возила сено…

Как в тумане она видела поднятые руки, и только дома, у своего стола, поняла как следует, что ее приняли, что голосовали единогласно. Матери в избе не было. На комоде, прикрытое салфеточкой, лежало письмо. Люся взяла его, торопливо вскрыла, развернула листок со знакомым почерком. Он писал, что жив, здоров и, видимо, скоро, может даже перед праздниками, встретится с ней…

Она еще раз перечитала письмо. Потом оделась, выскочила на улицу и пошла по дороге на огоньки. Она не знала, куда и к кому идет. Она просто не могла быть одна.

РЯЗАНСКИЕ ЯБЛОКИ

Почти по всему центру и северо-западу России в том году уродились яблоки. Поедешь, бывало, в любую сторону от Москвы, и где-то уже за окружной дорогой глаз начинают радовать фруктовые деревья, манящие яркой красотой, разносортные, как бы присевшие под тяжестью своих плодов. В каждом селении, а то и просто в открытом поле, на перегонах, у самых обочин, стоят корзины и ведра, наполненные яблоками, помидорами и картошкой. Но больше всего яблоками, полосатым штрейфелем и ранней антоновкой, грушовкой, анисом. Остановишься где-нибудь на повороте, спросишь для начала разговора, что это за сорт такой, и женщина в белом платочке, ответив на приветствие, скажет улыбчиво:

— А ты попробуй! Сам и определишь…

И протянет для пробы не крохотный ломтик, как это делают заматерелые рыночные торговки, а целое яблоко или два на выбор, заставит их съесть и будет ждать похвалы, дополнит и без того уже полное ведерко, расскажет, что сад у них еще от деда, и на «рупь» насыплет столько, что все пакеты и карманы заполнятся, помашет рукой на прощание. И в кабине сразу запахнет яблоками, брызнет на зубах сладкий сок, сохранивший прохладу первых сентябрьских ночей…

Как-то мы ездили на Оку, в есенинские места, и под самой Рязанью увидели яблоневый сад необычных размеров, сад, как лес, высокий и молодой, с тугими, литыми яблоками.

— Вот это да! — невольно вырвалось у каждого.

А с нами еще был городской мальчик с позабытым привлекательным именем Максим, который так весь и засиял от восторга. Увидя плескавшуюся в его глазах радость, я подумал о том высоком и благородном воздействии природы на душу человека, природы и дикой и такой вот, рукотворной, как эти бесконечные сады…

Мы решили тут задержаться. Один из наших попутчиков знал здешние места. Он сказал, что земля вокруг принадлежит плодово-ягодному совхозу «Рязанский» и что все эти сады — жизнь и труд Ивана Тимофеевича Малеева, главного агронома совхоза, известного на Рязанщине садовода и хозяйственника. На тракторной тележке проезжали мимо шумливые девушки, и мы спросили их, где найти Ивана Тимофеевича.

— Он там где-то, за теми березками! — закричали девушки, указывая на лесную полосу, разделяющую сад на две половины. Мы пошли по дерновой кромке вдоль вспаханной борозды. Солнышко уже не палило, а ласково грело. В синеве неба появилась та самая бесконечно чистая глубина, какая бывает только в первые дни бабьего лета. Паутинок еще не было, но все в природе как бы застыло в мудрой задумчивости: и дальние сосняки, и черные стога клеверного сена, и сам воздух, сгустившийся почти до осязания. Крепкий яблочный аромат, запах земли, первых листочков, уже тронутых тленом, пьяняще кружили голову, и в памяти сами собой оживали хрестоматийные строчки, заученные еще в детстве:

Ласточки пропали,

А вчера зарей

Все грачи летали

Да, как сеть, мелькали

Вон над той горой…

Ивана Тимофеевича мы увидели на укатанной дорожке, которая уходила в глубь сада. Он отдавал какие-то распоряжения группе рабочих и при этом сильно жестикулировал, кого-то, видимо, ругал, показывая сухим, длинным пальцем на поломанные ветки ближней яблони.

— Ну, берите, уж коль в сад забрались! — говорил он со стоном, — Объедайтесь! Но зачем же разбой устраивать? Зачем дерево-то губить?

— Мальчишки, что ли? — улучив момент, спросил я тихо.

— Как бы не так! — сказал Иван Тимофеевич. — Мальчишки ночью сюда не ходят. Видите след мотоцикла? А тут второй, а там третий. Целая армада! Как только стемнеет, так со всех сторон и лезут. С ружьями, с мешками. На сторожа цыкнут, тот и носа из шалаша не показывает. Сегодня вынужден патруль вот назначить, на машине ребята курсировать будут, с зажженными фарами. Суббота, день выходной, а жуликоватого народа еще хватает, еще не перевелся он, черти бы его взяли…

Иван Тимофеевич в темном ворсистом костюме, при старомодном «плетеном» галстуке, шерстяная серая шляпа, заломленная на самый затылок, открывает его широкую незагоревшую лысину. Он разрешил нам погулять по саду, а Максима угостил боровинкой, сам сорвав несколько отборных яблок.

— В этом году такая сухмень стояла, что, пожалуй, недоберем