Читать интересную книгу Ржаной хлеб - Юрий Тарасович Грибов

а ночами иногда тревожно бывает, все кажется, что кто-то воровски похрустывает в тайге валежником, ухает, подбирается к пасеке. Не раз бывало, что и тигры заглядывали, волки и особенно медведи. Эти косолапые разбойники, если прозеваешь, вмиг разобьют пару ульев. Урон от них немалый по всему краю. Лису пришлось в позапрошлом году уложить одного из двустволки: повадился, спасу нет. Получил разрешение на отстрел, забрался на дерево и выследил все-таки, встретил бурого жаканом в пяти метрах от улья…

Трудно на кочевке, неуютно, но зато какая радость охватывает, когда соты быстро наполняются белым липовым медом, прибывают люди на откачку, весело кричат с машины:

— Эй, Робинзоны, живы ли? Комары вас не съели?

После дружной работы, когда мед откачан и погружен, устраивается у костра обед, сообщаются «Робинзонам» все совхозные новости: как дела у других кочевников, кто кого в соревновании обогнал, у кого мед лучше. И катится, звенит по тайге смех, льется из транзистора задорная музыка. И спать в этот вечер, проводив гостей, возбужденные пчеловоды ложатся поздно. Нет у них усталости, нет уныния. Радость от хорошей работы, от общения с друзьями сняла всю усталость, сил новых прибавила. Этих сил им до конца кочевки хватит. А там и домой скоро. Дома, в родных местах, к этому времени уже новые медоносы созреют: богатая нектаром серпуха, бархат, малина, кипрей, который всюду называют иван-чаем, клевер, мята луговая… Не только август, но и весь сентябрь еще будут благоухать здешние красивые земли…

В совхозе «Кировский» тридцать четыре пасеки, разбросанные по многим долинам, предгорьям и сопкам. У Бутурлакина в кабинете висит карта, и на ней красными флажками, «как у командарма на фронте», обозначены эти пасеки. С ранней весны и до осени флажки меняют свое местоположение. В конторе через секунду ответят, где сейчас находится, к примеру, Востриков, Ивачев, Амосов, Череп, Шишкин или Лисы — все три брата. В этом году кировцам надо продать сто две тонны меда.

— Дадим! — уверенно заявляет Бутурлакин. — План — это вещь серьезная, шутить с ним нельзя. На июльском Пленуме ЦК вон как строго о планах-то сказано. Думаем, что и перекроем малость, основания имеются…

— А по кролику как выйдете? — спрашивает Дурников и, зная реакцию директора, насмешливо щурит глаза. Местная газета не так давно «крепко навесила» Бутурлакину. Основная мысль статьи сводилась, по словам Дурникова, к тому, что «кролики мед съели», то есть часть рентабельности от пчеловодства пожирают убыточные кролики. После этой статьи Бутурлакин невзлюбил газетчиков: «Легко им писать-то, сами бы сунулись». Вот и сейчас Бутурлакин, стрельнув в Дурникова колючим взглядом, сказал:

— Легко спрашивать? Кролики! Работаем! Близки к плану будем…

— Не любишь ты критику, Бутурлакин, ох, как не любишь, — смеется Дурников. — А ее надо любить, голубушку…

— Да ну тебя! — махнул рукой Бутурлакин. — Пошли на улицу, крольчатники покажу…

Длинными рядами растянулись за парковым двором крольчатники. Белые и серые шустрые кролики прыгали в просторных клетках. Мало поголовье, дорогие корма, низковата культура содержания — вот они, слагаемые «прогорания» подсобной отрасли пчеловодческого совхоза…

— Будем налаживать дело, — говорит Бутурлакин.

В тени, под густыми зарослями, мы присели отдохнуть на скамейку. Из гаража мимо нас одна за другой выходили машины. «В тайгу, за медом», — донеслось из передней кабины, и я представил поляны, аккуратные домики ульев на них, лицо Никифора Евтифеевича, Лиса, Крамаренко, Николая Черепа и других пчеловодов, с которыми успел познакомиться на их неповторимой дальневосточной земле…

КУЗЬМИЧ

В деревне Козиха я постучал в окно крайнего дома и попросил попить. Минуты две никого не было. Потом хозяйка, свесившись с подоконника, протянула мне ковш с холодной водой. Утолив жажду, я сказал, что где-то здесь, в Козихе, должен проводить беседу Федор Кузьмич Ануфриев, колхозный агитатор.

— У скирды он, в поле, — пояснила хозяйка. — Недавно прошел. Про войну рассказывать будет. Я тоже бегу туда, вот только рассол в огурцы залью. Уборка у нас, вздохнуть некогда!

Вскоре она вышла на крылечко, завязала на ходу платок, и мы свернули в прогон, к старым приземистым амбарам. Было душно, пахло свежей соломой, по стерне, возле аккуратных копенок, переваливались жирные грачи. Нахлестывая лошадь, проехал от комбайна мальчишка с пустой бочкой и указал кнутом, что беседа будет не у скирды, а за леском на луговине. Мы прибавили шагу, беседуя о Федоре Кузьмиче. Я намекнул, что с раннего утра не могу, мол, разыскать агитатора, на что хозяйка, улыбнувшись, ответила:

— Он у нас, как знаменитый артист. Профессор!

— Это в каком смысле?

— А в любом. Народ к нему как на представление валом валит. Хорошо он выступает, настоящий профессор. И обличием на профессора смахивает: бородка подстриженная, очки, седина благородная. А самое главное — уважительный очень и строгий…

О строгости Федора Кузьмича мне говорили и в колхозной конторе, и в Себеже, в райкоме партии. Собираясь, например, проводить беседу у себя в Кицкове, в Мельницах или в той же Козихе, он сначала осмотрит поля, заглянет к бухгалтеру, сходит на ферму и частенько речь свою начинает так:

— Бригадир здесь? А, вон он где прячется, голубчик. Ну-ка, вылезай-ка поближе, объясни, кто это хуторскую дорогу горохом усыпал? А крышу у склада, может, собой закроешь, а? Три доски всего ведь надо…

— У него габариты подходящие, любую дыру закроет! — под смех присутствующих крикнет кто-нибудь из толпы, и беседа потом идет куда живее, все в ней участвуют, спорят, задают разные вопросы. Со стороны и не поймешь сразу, беседа это или сходка, затянувшаяся допоздна. Были случаи, когда прямо с такого стихийного собрания люди шли перестилать лен, укрывать брезентом зерно, а следом за ними, поскрипывая протезом, торопился Федор Кузьмич, чтобы, поработав с бригадой, продолжить беседу.

До него в Козиху с агитаторскими целями наведывалась молодая медичка. Она раскрывала газету и торопливо, без комментариев читала о положении в Африке, о событиях в Греции, о новых спутниках. Читала она монотонно, не поднимая глаз, и людям было скучно, кое-кто засыпал, хотя газетные факты сами по себе были интересны, требовали раздумий. Вопросов из жизни колхоза ей не задавали, потому что она не знала, сколько во дворах скота, каковы привесы телят, где и какие растут хлеба. Она просто регулярно, каждую неделю, приходила читать в деревню и числилась активным агитатором. Так продолжалось с полгода. Но все меньше и меньше собиралось народу. А однажды пришел один старый Герасим, да и тот не на беседу, а чтобы попросить лекарства от ломоты в пояснице. Медичка обиделась и ушла. А после нее Федору Кузьмичу