— Maman! — тревожно вскрикнула Оливия.
— Доченька, вот miché Виньвьель.
Мрак быстро рассеялся перед глазами ошеломленной девушки; у дальней стены она увидела темный силуэт, и свет лампы, разгоравшийся все ярче, озарил неподвижную фигуру и спокойное лицо капитана Леметра.
ГЛАВА XII
Птица-мать
Недели через три после того, как капитан Леметр посетил мадам Дельфину, священник готовился идти по своим пастырским делам, но едва вышел за свою калитку, как кто-то догнал его и потянул за одежду.
— Отец Жером!
Он обернулся.
Он увидел лицо, до того измененное волнением и горем, что в первый миг не узнал его.
— Вы, мадам Дельфина!
— О, отец Жером! До чего мне нужно вас видеть! Mo oulé dit qui ç' ose. Мне надо что-то сказать.
Как видно, она думала, что на двух языках будет понятнее, чем на одном.
— Нам лучше пройти ко мне, — сказал священник на их родном языке.
Они вернулись в дом.
У мадам Дельфины изменилась даже походка: она стала неровной и тяжелой. В руке у нее был веер из индюшачьих перьев.
— Хорошо, что я вас застала, — сказала она, поднимаясь по наружной лестнице; свои слова она сопровождала каким-то резким смешком и судорожными движениями веера.
— Fé chaud,[80] — заметила она, садясь на предложенный стул и продолжая обмахиваться веером.
Отец Жером положил шляпу на комод, сел напротив и спросил, утирая пот с добродушного лица:
— Что же случилось, мадам Карраз?
Хотя тон его был мягок, она задрожала, опустила веер на колени и стала разглаживать его перья.
— Отец Жером… — Она кусала губы и качала головой.
— Так что же?
Она заплакала.
Священник встал и опустил занавеску на одном из окон. Он делал это медленно — очень медленно, и когда подошел к ней, она подняла лицо и заговорила быстро и решительно:
— О, отец Жером! Закон! Закон! Я нарушила закон! Я!
Слезы опять лились, но она сжала губы и отвернулась. Отец Жером немного подождал, потом сказал очень мягко:
— Это, конечно, вышло случайно, мадам Дельфина?
Маленькому священнику захотелось — как ему часто хотелось, когда при нем плакали женщины, — быть не человеком, а ангелом, чтобы прижать к груди заплаканное лицо и заверить плачущую, что Господь не даст ее в обиду законникам и судьям. Он немного помолчал, а потом спросил:
— N'est-ce-pas,[81] мадам Дельфина? Случайно?
— Нет, отец Жером, нет. Я обручила свою дочь, свою девочку с белым! — И мадам Дельфина принялась ожесточенно выдергивать дрожащей рукой нитки из ткани своей юбки; другой рукой она обмахивалась. — Они поженятся.
На лице священника выразилось удивление и огорчение. Он медленно произнес:
— Возможно ли, мадам Дельфина?
— Да, — ответила она, сперва не подымая глаз. — Да, — повторила она, сквозь слезы глядя прямо ему в лицо. — Да, это правда.
Он встал, прошелся по комнате, вернулся и спросил на креольском диалекте:
— Это, конечно, хороший человек?
— Лучший во всем Божьем мире! — ответила мадам Дельфина, блаженно улыбаясь.
— Бедный мой друг! — сказал священник. — Боюсь, что вы попались на чей-то обман.
Гордость и неколебимую веру выразила торжествующая улыбка, с какой она ответила, медленно качая головой:
— Вот уж нет, miché, вот уж нет! Разве может кого обмануть Юрсен Леметр-Виньвьель!
Отец Жером был ошеломлен. Он снова медленно зашагал по комнате, потупясь и заложив руки за спину.
— Человек он и в самом деле хороший, — сказал он, как бы думая вслух. Наконец он остановился перед женщиной.
— Мадам Дельфина…
Страдальческий взгляд, каким она следила за его шагами, остановился на его лице.
— Пусть так, но знаете, что говорят об Юрсене?
— Qui ci çа? Что? — спросила квартеронка, и веер замер в ее руке.
— Кое-кто говорит, будто Юрсен помешан.
— О, отец Жером! — Она вскочила, точно он ее ударил, отмахиваясь от его слов протянутыми руками, потом воздела их к небу и воскликнула: — Дай-то Бог, дай-то Бог, чтобы все, весь свет был таким помешанным! — И она, дрожа, опустилась на стул. — Нет, нет, — повторяла она, качая головой, — не он помешан. Это закон помешан! — крикнула она, свирепо сверкнув глазами. — Дурацкий этот закон!
Священник, наделенный меньшей мудростью сердца, мог бы возразить: закон есть закон; но отец Жером видел, что мадам Дельфина ждет именно такого ответа. Поэтому он мягко сказал:
— Мадам Дельфина, священник не судебный пристав, а врач. Чем я могу помочь вам?
Глаза ее засветились благодарностью, но в тоне, каким она спросила его, оставалась жалкая озлобленность:
— Mais pou' quoi уé fe celle mécanique — la? Зачем было такое придумывать?
В ответ он пожал плечами и развел руками, воскликнув: «А!» Он снова стал было расхаживать по комнате, но, обернувшись к ней, сказал:
— Зачем ввели этот закон? А затем, чтобы отделить две расы друг от друга.
Мадам Дельфина удивила его громким, резким и злым смехом. Глаза ее сверкали, а губы презрительно кривились.
— Солгали они, отец Жером! Отделить! Нет! Не затем, чтобы отделить, нет! А затем, чтобы унижать нас! — Она прижала руку к сердцу и сморщилась от боли. — А от какой расы надо отделять мою дочь? Она на семь восьмых белая! Этому закон не помешал; а теперь, когда она хочет быть честной женой белого, тут закон ей не позволяет? Нет уж! — Она встала. — Я вам скажу, зачем придуман этот закон. Чтобы наказать моего ребенка за то, что не выбирал себе отца! Что же это за закон, отец Жером? — Она снова села. Слезы лились, и она их не сдерживала.
— Нет, — заговорила она снова и перешла на английский. — Со мной пусть, все равно, но дочь, это я пришла вам говорить, отец Жером, они не будет наказать! — Она опять встала и ударяла веером по своей бурно вздымавшейся груди. — Выйдет за кого хочет!
Отец Жером выслушал ее, не прерывая даже жестом. Он принял решение. Ласково дотронувшись до нее, он сказал:
— Домой, мадам Дельфина. Я хочу, чтоб вы шли домой.
— Что вы думаете делать? — спросила она.
— Ничего. А вы идите сейчас домой. И успокойтесь. А не то заболеете. Я повидаю Юрсена. Мы как-то уладим вам этот закон.
— А можно? — воскликнула она, и в ее глазах блеснула радость.
— Можно попробовать, мадам Дельфина. Adieu.[82]
Он протянул ей руку. Она схватила ее и трижды поцеловала, обливая слезами, глядя ему в глаза и бормоча: