Вождь теоретиков, покоривший себе почти все области практики, прибыл на раздел «наследия Далема» в сопровождении своего могущественного «паладина», профессора Вейцзеккера, умнейшего ученого, способного к тому же в любую минуту обратиться за помощью к своему отцу – помощнику Риббентропа, то есть не последнему человеку в нацистской верхушке. Имея столь прочный тыл, можно было начинать спор. В день их прибытия, 5 февраля, само небо, казалось, благоволило к пришельцам. Беспрерывно звучала воздушная тревога. Над городом кружили самолеты, и, не подыскивая других аргументов, Гейзенбергу достаточно было ткнуть пальцем в небо, знаменуя невозможность серьезной научной работы в этом нещадно атакуемом городишке, пугливую жизнь в котором следует быстрее променять на покой, тишину и умиротворение южного немецкого городка, выбранного им, Гейзенбергом.
Этого естественного аргумента было, впрочем, недостаточно. Переговоры длились весь следующий день, и даже Вейкзеккер был удален за двери (а Дибнер к ним и вовсе не допускался). Наконец, Герлах согласился отдать «все захваченное».
Однако этого передела имущества было недостаточно. Седьмого февраля Герлах, увлекаемый Гейзенбергом, поехал в Штутгарт, чтобы побеседовать с гауляйтером Вюртемберга Мурром, полюбившим облачать физиков в униформу и без лирических сантиментов отправлять их в ополчение. Однако тот уклонился от встречи с физиком, написавшим два месяца назад протестующее письмо Мартину Борману. Пришлось говорить с одним из помощников Мурра – Вальдманом, просить у него грузовики для перевозки «тяжелого продукта» в Хайгерлох.
Затем Герлах поехал в Хайгерлох, чтобы посмотреть ведущиеся там приготовления, и лишь 14 февраля вернулся в Штадтильм. Через девять дней колонна грузовиков, руководимая доктором Багге, двинулась на юг, увозя из лаборатории Дибнера ценное сырье.
«Рискованная поездка, – записывал он в дневнике, – истребители-бомбардировщики, соединения бомбардировщиков. Поездка в основном ночью».
Итак, лишь в конце февраля оборудование берлинского бункера, наконец, прибыло в Хайгерлох. Почти месяц прошел с тех пор, как его вывезли из Берлина. Месяц этот был потрачен впустую. Оргвопросы, переезды, уговоры, визиты, сорвавшиеся встречи, обещания и протесты. Что весь этот месяц делали с «тяжелым продуктом»? Ничего.
Только теперь, наконец, заново начался монтаж реактора В VIII. Его, как и было решено, оборудовали внутри пещеры. В распоряжении Гейзенберга теперь находились полторы тонны урановых кубиков, полторы тонны тяжелой воды, десять тонн графитовых блоков и некоторое количество кадмия – его надо было ввести внутрь реактора, если реакция станет неконтролируемой. Все остальные запасы сырья хранились в Штадтильме. Там же обосновался и сам профессор Герлах.
Двадцать шестого февраля на совещании в Берлине Герлах узнал, что «в целях экономии» работы по атомному проекту придется сократить наполовину. В тот же день он отослал письмо в Научно-исследовательский совет. Он убеждал, что ученые-ядерщики находятся уже на пороге успеха, что ведутся «решающие работы», и потому просил защитить все исследовательские группы, причастные к этому проекту, то есть группы, созданные под эгидой Общества имени императора Вильгельма в Берлине, Гейдельберге, Тайльфингене и Хехингене; группы, находящиеся в его, Герлаха, ведении и действующие в Штадтильме, Хайгерлохе и Мюнхене; группу профессора Хартека, занимающуюся разделением изотопов; группы профессоров Штеттера и Кирхнера, исследующих расщепление урана под действием быстрых нейтронов, а также защитить ряд сотрудничающих с нами промышленных фирм. Так, концерн «ИГ Фарбениндустри» и фирма «Бамаг-Мегуин» помогают нам в производстве тяжелой воды, а фирмы «Ауэр» и «Дегусса» – в изготовлении металлического урана. «Все эти проекты должны пользоваться льготами по снабжению материалами и электроэнергией, а также льготами для сотрудников, предусмотренными указом фюрера от 31. 1. 45, 23 часа», – определил свои пожелания трезвый и циничный Герлах.
Любой перечень содержит круг лиц и организаций, в нем упоминаемых, и подразумевает всех, в нем не упомянутых. Последние, очевидно, должны были лишиться всякой поддержки. Их лаборатории оказывались на «голодном пайке», а ученые – в окопах под Берлином et cetera.
В последний раз профессор Герлах отстаивал интересы касты «посвященных» физиков-ядерщиков, заклиная слух военных и партийных профанов магическим словом «взрывчатые вещества», рисуя перед ними блаживший их растерянный дух «призрак атомной бомбы».
Двадцать восьмого февраля Герлах снова вернулся в Штадтильм. Теперь его беспокоило здоровье ученых, работавших вместе с Дибнером. Они постоянно подвергались действию гамма-лучей, нейтронного и рентгеновского излучения. Лабораторию здесь оборудовали наспех, не занимаясь лишними мерами предосторожности, и потому вредный фон был особенно высок. К тому же люди постоянно недоедали, и теперь большинство страдало от кровотечений. В гибнувшей Германии последние ее физики работали буквально на износ.
Герлах пишет письмо в Веймар, в местный продотдел, требуя для своих ученых «прибавки за вредность», ведь на заводах рабочим полагается подобный паек.
Между тем все было готово к проведению эксперимента с «пещерным реактором». Посреди пещеры была вырыта яма. Ее залили водой и поместили туда огромный цилиндр, изготовленный из легкого металла. Цилиндр заполнили графитовыми блоками (там уместились все десять тонн), оставив посредине его полость (тоже цилиндрической формы). Туда и поместили собственно реактор, сделанный из алюминиево-магниевого сплава. К крышке реактора подвесили 78 тонких проволочек, нанизав на них урановые кубики (по восемь-девять штук на каждой). Подобную схему еще недавно применял Дибнер. Сама крышка состояла из магниевых пластин, переложенных графитом. Имелись штуцеры, сквозь которые можно было залить тяжелую воду и ввести источник нейтронов. Гейзенберг и Боте приступали к опыту.
Крышка реактора туго завинчивается. Яма заливается водой, куда добавлена антикоррозионная присадка. В последний раз проверяются все уплотнения. Наконец, в сердцевину реактора вводят источник нейтронов и медленно закачивают внутрь тяжелую воду. То и дело ученые отключают насос и измеряют размножение нейтронов внутри цилиндра и снаружи. Показатель этот становится все выше. Похоже, что вот-вот начнется цепная ядерная реакция. Мощность реактора выше, чем когда бы то ни было в немецких лабораториях.
Радость охватывает Гейзенберга и тревога – Вирца: мы же забыли самые элементарные меры предосторожности! Мы мало что знаем о «постоянной времени» этого реактора. У нас нет подходящих инструментов, чтобы сдержать неуправляемый процесс. Одна надежда на кадмиевый блок, но не мало ли этой надежды? И все-таки большинство ученых, застывших в этой пещере, которая вот-вот может превратиться в «первый Чернобыль», забывают про опасность. Свершается невероятное: сейчас начнет работать первый в мире ядерный реактор, и он построен немецкими учеными в самую трудную пору войны (никто в Германии не знал, что первый в мире реактор создан еще в 1942 году Энрико Ферми).
Вот уже все запасы тяжелой воды вылиты внутрь. И тут интенсивность размножения нейтронов перестает нарастать: на 100 нейтронов, излученных источником, реактор испускает всего 670 нейтронов. Прекрасный результат! Никогда еще немецкие физики не добивались такого!
Но цепная ядерная реакция так и не началась. После этой неудачи теоретики снова примутся за расчеты. Выяснится, что размеры реактора надо увеличить наполовину. Надо снова доставать тяжелую воду, уран – еще по 750 кг и того, и другого. Где это взять? Какая Норвегия, какая Бельгия, Италия? Быть может, что-то есть у Дибнера в Штадтильме? Не обратиться ли к нему? Как, идти к нему на поклон? Но иначе мы ничего не добьемся! Сколько до Штадтильма? Несколько сот километров? Сколько же мы будем ждать?!
Двадцать второго марта профессор Герлах приехал в Берлин, чтобы уладить некоторые служебные дела. Тут его и застала явно преждевременная новость о том, что в Хайгерлохе создан критический реактор. Герлах немедленно позвонил своему лучшему другу и наушнику Росбауду. Двадцать четвертого марта, в час дня, тот навестил Герлаха и застал его в крайне взволнованном расположении духа. Герлах тотчас воскликнул: «Машина работает!» «Откуда вам это известно», – спросил изумленный Росбауд. «Только что сообщили из Хехингена: результаты последних измерений полностью совпадают с теоретическими выкладками!» «Но ведь это очень большая разница: одно дело, теория полностью доказана, и другое дело, ее можно доказать на практике. Вспомните, – продолжал холодно рассуждать Росбауд, – сколько мучился Бош, прежде чем воплотил на практике метод Габера». [14].