Он радостно протянул руку к подносу. Сердце Валерии замерло от ожидания и страха, как бы он не заметил столь искусно сделанной перестановки, но кубки были совершенно одинаковы. Он, не колеблясь, взял ближайший из них, осушил наполовину, прежде чем отнял от уст, и затем, смеясь, протянул к ней то, что еще оставалось в кубке. Вдруг глаза его помутились, нижняя губа опустилась, и он упал без сознания на диван, пробормотав какие-то недоконченные слова.
Теперь она почти готова была бы отдать жизнь Эски, лишь бы не происходило того, что она сделала. Но не время было для раскаяния или нерешительности. Отвратив свои глаза от бледного и неподвижного лица трибуна, которое, казалось ей, отныне вечно будет перед ней, она смело начала рыться в тунике трибуна, чтобы достать драгоценный ключ и, отыскав его, приблизилась к двери и стала прислушиваться. Это была счастливая мысль, так как она услышала быстро приближающиеся шаги раба и едва лишь успела до прихода служителя занять снова свое место на диване и положить себе на колени беспомощно опустившуюся голову трибуна, как будто он заснул под ее ласками. Раб скромно удалился; но, несмотря на непродолжительность его появления, пытка, вынесенная ею в эти немногие секунды, почти стоила того преступления, какое ей предшествовало. Затем она пустилась по хорошо известным ей коридорам и достигла двора, где был заключен Эска. Ни одно слово пояснения, ни одно нежное имя не сорвалось с ее уст, пока она спокойно освобождала человека, ради которого претерпела столько опасностей.
Машинально, как сомнамбула, она открыла колодку, повешенную ему на шею, и сделала ему знак (она, по-видимому, неспособна была говорить) подняться и следовать за ней. Он повиновался, едва сознавая сам, что делает, удивленный появлением своей освободительницы и почти испуганный ее взорами и странными, повелительными жестами. Они прошли по коридорам дома, никого не встречая, и через тайный вход вышли на улицу, пустынную и погруженную в молчание. Тогда в Валерии наступила реакция: она не могла дольше крепиться. Дрожа, она оперлась на руку Эски, без поддержки которого упала бы, и горько зарыдала на его груди.
Глава V
SURGIT AMARI
Мало счастливых минут изведала в своей шумной жизни эта гордая и неукротимая женщина. И теперь, хотя угрызения совести терзали ее сердце, присутствие бретонца вызывало в ней такую безумную радость, мысль, что она спасла его, хотя бы ценой ужасного преступления, повергала ее в такой восторг, что удовольствие брало верх над страданием и подавляло его. Для нее было совершенно новым ощущением опираться на его сильные руки и видеть своим господином того, в ком другие видели не более как варвара и раба. Она находила тайную радость в той мысли, что она угадала его благородный характер, отдала ему свою любовь, хотя он не просил ее, что только подобный дар мог спасти его от смерти и что она не отступила ни перед чем, чтобы искупить его. Теперь, первый раз в жизни, Валерия воспользовалась своим женским правом слиться своим существом с существом другого, и на мгновение эта упоительная уверенность совершенно изменила характер и привычки молодой патрицианки. Миррине, скромно идущей в нескольких шагах позади, с трудом верилось, что эта согнувшаяся фигура, двигающаяся неуверенным шагом и делающая робкие жесты, принадлежала ее властной и своевольной госпоже.
Расторопная служанка, которой никогда не случалось быть растроганной или удивленной, выскочила из дома трибуна, как только ее привычное ухо услышало легкие шаги Валерии, направляющейся к двери, и, хотя она не ожидала, что ее госпожа возвратится к ней рядом с пленником, совершенно позабыв и о существовании своей доверенной служанки, и о всем остальном в мире, однако она с огромным удовольствием заметила, что эта сосредоточенность была результатом ее внимания к своему спутнику. С той минуты, как интрига приходила к концу, Миррина слишком мало беспокоилась и о тех, кто замышлял ее, и о тех, кто был ее жертвой.
Они не отошли еще далеко, как Эска остановился и наклонил голову, как человек, оторванный от сновидения.
— Я обязан тебе жизнью, — сказал он тем тихим голосом с иностранным акцентом, который казался для нее такой сладкой музыкой. — Чем я могу когда-либо воздать тебе за это, благородная матрона? Я не могу дать ничего, кроме силы моей руки, и какую услугу может оказать подобный мне человек такой женщине, как ты?
Она густо покраснела и опустила глаза.
— Мы пока еще не в безопасности, — отвечала она, — поговорим обо всем этом, как придем в мой дом.
Он смотрел перед собой на величественную улицу, с ее великолепными портиками, высокими чертогами, рядами стройных колонн, терявшихся вдали, в очаровательной перспективе, и сливавшихся с багряным заревом заката, и, быть может, думал о стране свободы, о голубых холмах, о лучах весело сияющего солнца, отражающихся на водной поверхности и трепещущих в рощах его далекой родины. По крайней мере, он удовольствовался только тем, что повторил со вздохом последние слова Валерии и прибавил:
— А для меня нет дома: я пришелец, пария, презренное существо.
Казалось, Валерия сдержала крик, просившийся у нее с уст, и отвела свои глаза от лица Эски, прошептав:
— Я решила спасти тебя. Разве ты не знаешь, что я не откажу тебе ни в чем, чего бы ты ни попросил у меня.
Он поднес руку Валерии к своим губам, но это был скорее жест уважения низшего к высшей, чем порыв любовника. Она инстинктивно почувствовала, что это была дань признательности и преданности, а не страстная ласка, и во второй раз смутно подумала, что лучше было бы ей не выполнить дела этого дня. Затем она начала быстро говорить о тех опасностях, к каким привело бы преследование, и о необходимости для него немедленно скрыться у нее и таиться там. Она порывисто переходила с одной темы на другую и, казалось, сама только наполовину понимала, что говорила.
Вдруг он беспокойно и почти сухо спросил у нее:
— А трибун?.. Что с ним сталось?.. Как он мог согласиться отпустить меня? Я говорю тебе, что я держал жизнь Плацида в своих руках так же крепко, как если бы мы были в амфитеатре и моя нога стояла на его шее. Неужели какою-нибудь ценой его можно было склонить к тому, чтобы он продал меня, несмотря на все, что я узнал?
Ее лицо покрылось густой краской, когда она торопливо отвечала ему:
— Никакой цены, верь мне, никакой цены не было, какую мог бы дать мужчина или женщина. Эска, не будь обо мне более дурного мнения, чем я стою.
— Тогда как же я здесь? — продолжал он, кротко посмотрев на нее. — Мне бы очень хотелось узнать тайну, посредством которой Валерия сумела склонить такого человека, как Плацид, сделать то, чего ей хотелось?