него вызвала, облегчил душу. О, теперь он вспомнил Македонию гораздо отчетливее, и эти воспоминания были приятны. Внезапно ему пришло в голову, что в ее предложении содержится нечто здравое. Похоже, ее действительно заботят его труды, по крайней мере она определенно не ищет для себя никакой выгоды, предлагая другую. И адрес… Ведь послать императорский паланкин на улицу Женщин это одно, а в скромный, но приличный квартал — совсем другое дело. Юстиниан с годами стал считаться с приличиями и не любил возбуждать ненужные слухи и пересуды.
«Да, давненько я не отвлекался, — подумал он. — В конце концов правителю империи это необходимо точно так же, как и простому смертному. Это верно замечено, что в последнее время я переутомился — наверное, старею».
— Феодора, — задумчиво проговорил он, — это означает «дар Божий».
Имя возбудило в нем любопытство. И он позвонил в колокольчик, вызывая Флавия…
Пронзительно и назойливо кричали дети, их матери перепуганно выглядывали из дверей, когда на узкой улочке загрохотали кованные металлом сандалии. Для убогого квартала явление было необычайное: в блеске серебра и золота чеканил шаг отряд эскувитов; восемь рабов в парадных одеяниях несли паланкин, пестро раскрашенный, с выпуклым металлическим орнаментом, с пурпурными занавесями по сторонам. Царские носилки! Никакого сомнения! От удивления глаза у женщин лезли на лоб.
И тут случилось величайшее из чудес. Девушка, которая каждый день сидела с прялкой в дверях своего домика, вышла навстречу, словно только и ждала всю эту великолепную процессию. Одета и украшена она была, как обычно, словно постоянно готовилась к этому явлению. Позднее это многие отметили.
С почтением, в которое трудно было поверить, стройную девушку в изумрудной тунике подвел к паланкину сам надменный командир эскувитов. Разве могла она быть подлого происхождения, как считали на улице? Ее обитатели видели, как она села в паланкин; видели, как опустились пурпурные занавеси, скрыв ее; видели, как рабы вскинули носилки на плечи. Раздалась команда, и эскувиты, сверкая копьями, мерно зашагали, сопровождая великолепный паланкин, уносивший пряху прочь…
Феодора вышла из своего домика с высоко поднятой головой, уверенно улыбаясь. Но и улыбка, и гордо поднятая голова были только видимостью. На самом деле она боялась, боялась до полного онемения.
Первая часть ее плана — доставить по назначению письмо Македонии, судя по всему, осуществилась. Но теперь ей предстояло воплотить и вторую часть, что было величайшим испытанием для нее самой.
Вспомнились ее собственные слова, сказанные Айосу: «Если я ухитрюсь встретиться с правителем, то не упущу возможности завоевать его сердце». Теперь же Феодоре вдруг показалось, что это самое трудное из всего, что она когда-либо намеревалась предпринять.
Высокое положение особы, к которой ее несли, пугало ее. Принц, словно орел, парит высоко: станет ли эта птица иметь дело с крошечным уличным воробышком? Может, он позабавится тем, что разорвет воробышка когтями — орлы ведь так и поступают…
Размеренному покачиванию и топоту ног по мостовой, казалось, не будет конца. Она попыталась вычислить время, необходимое для того, чтобы добраться до дворца. Затем подняла краешек занавеси и испуганно выглянула. Они двигались вблизи смутно вырисовывающейся громады Ипподрома. На некотором расстоянии показалась колонна Константина, воздвигнутая на постаменте белого мрамора и возвышающаяся на сотню локтей, неся на себе могучую фигуру великого императора, видимую из любой точки города. Наверное, они приближаются к воротам Халк. Феодора опустила занавесь и затаила дыхание. Она ждала, что вот-вот они остановятся, последует окрик часового, и они направятся в императорский дворец. Но ничего этого не было: гвардейцы по-прежнему мерно чеканили шаг, но теперь, кажется, процессия повернула на юг, вдоль внешней дворцовой стены.
Куда они ее несут? Она все еще боялась взглянуть, поэтому время текло невыносимо медленно.
Наконец они остановились. Послышалось шарканье множества ног и приглушенный говор. Потом паланкин опустили на землю и чья-то рука откинула занавеску.
— Прошу вас, госпожа, выходите, — раздался голос. К ней обращался ожиревший евнух с отвисшим задом. — Я Дромон, дворецкий его бесподобного высочества, — представился он. — Следуйте за мной, я буду вас сопровождать.
Она вышла из паланкина. Перед нею, рядом с дворцовой стеной, возвышалось какое-то здание: небольшое, светлого мрамора, выходившее, очевидно, фасадом на море. Она узнала его — дворец Гормизды. Говорили, что именно здесь резиденция Юстиниана.
Она молча последовала за Дромоном в дом, миновав атрий[50]. Дверь распахнулась.
— Подождите здесь, — бросил евнух. И закрыл дверь за собою.
Теперь она осталась одна.
Поначалу девушка просто неподвижно стояла, ожидая, что сейчас кто-то войдет. Но никто не появлялся, и она стала прохаживаться по залу, с робостью осматривая его убранство.
Если это жилые палаты правителя, то они отличаются скорее простотой, чем роскошью. Комнат, по-видимому, было несколько; мебель и драпировки, мозаичные орнаменты, ковры — все было добротное, но даже не столь пышное, как на половине Экебола во дворце наместника в Аполлонии. От увиденного ей стало легче. Пристрастие к роскоши и пышности выдает изнеженность и слабость характера. А это почти спартанское жилье принадлежало мужчине, чьи вкусы, судя по всему, были просты, если не аскетичны. По крайней мере, он был настоящим мужчиной.
Ей вспомнились рассказы о сдержанности правителя, его сухости, педантичности и ревностном отношении к делам, и ее вновь охватила паника. Что может найтись у них общего?
С такими мыслями стояла она перед огромным серебряным зеркалом, рассматривая себя в нем. Нет более критического взгляда, чем тот, каким в такие минуты женщина окидывает свое собственное отражение. Может, кто и польстил бы ей, но только не она сама.
«Вид у меня несколько утомленный, — отметила Феодора, всматриваясь в полированную гладь. — Да и волосами следовало бы заняться: немного взбить, немного подровнять — и достаточно». Она достала из маленькой сумочки мягкий стерженек-ойсик и подвела губы. Изумрудно-зеленая туника — решила она — великолепно идет к смуглому тону ее кожи. Она не выглядит ни вульгарно, ни дешево, пусть даже на одежду и украшения потрачено немного. Ее маленькая фигурка на фоне строгой обстановки выглядела женственно и грациозно. Даже сама Феодора вынуждена была признать, что все не так плохо в конце концов, как ей казалось. Этот вывод придал ей уверенности. Она входит в новый для себя мир: мир роскоши и учтивости, это чудесный мир, который весьма отличается от всего, что знакомо ей, как небо отличается от земли… Она прошла к дивану и опустилась на него. Вечереет, вскоре кто-нибудь обязательно должен появиться.
Никого. А время идет. Она меняет позы, выбирая наиболее грациозные, поправляет тунику, чтобы та лежала наивыгоднейшим образом… Близится ночь. Слуги, молчаливо