шалью на голове, с широкоскулым крестьянским лицом. Под его искусным резцом, и уж подавно после раскраски, лицо старухи приобрело выражение глуповатое и самодовольное настолько, что заставило самого мастера расхохотаться.
Но фантазия его в тот день устремилась далее. Немного поразмыслив, он отделил голову от туловища, насадил ее на колышек с шарниром, так что, когда он толкал фигурку пальцем, ее голова подпрыгивала и склонялась набок. Радуясь результату, он добавил еще один шарнир и колышек в том месте, где ноги выглядывали из-под широкой юбки. Теперь деревянная женщина совершала двойное движение: голова с глуповатой и самодовольной ухмылкой подавалась вперед и склонялась набок, а тело, казалось, покачивает широкими бедрами из стороны в сторону, как, случается, делают деревенские кумушки, когда конфузятся или дичатся. Резчик Никия расхохотался. Фигурка и впрямь получилась очень потешная.
И жена его, увидев фигурку, тоже рассмеялась, хотя и не так чистосердечно: в сердце ее закралось смутное чувство, что, пожалуй, существует не очень лестное сходство между нею и этой кряжистой деревянной старухой, потому что, бывало, и сама она точно так же глуповато хохотала, пошевеливая толстыми бедрами и колыхая оплывшими телесами. Но сказать старая карга ничего не сказала, а, отсмеявшись, пошла по своим делам.
Ни ей, ни резчику Никии даже присниться не могло, что предмет столь ничтожный и никчемный, как деревянная фигурка старухи, может удивительным образом повлиять на ход истории. Впрочем, им об этом и знать дано не было. И все же в свой час эта колышущая бедрами фигурка еще сыграет свою роль.
На следующий день Никия понес фигурку на большой рынок близ Ипподрома, где обычно и выставлял свои изделия на лотке, поскольку был слишком беден, чтобы снимать постоянное место. В то утро торговля шла вяло, но вскоре после полудня высокий господин со светлой улыбкой, не сходившей с его худощавого умного лица, и глубокой задумчивой складкой на переносице, величественно и неторопливо приблизился к его лотку и мельком взглянул на работу резчика.
Никия тотчас же приподнял свой лоток со словами:
— Не желаете ли безделицу для забавы вашей милости? Есть также блюда, ложки, солонки…
Никия резко дернул лотком, и это привело вчерашнюю фигурку старухи в движение: она закачала головой и затрясла бедрами. Высокий господин, взгляд которого до сих пор довольно небрежно скользил по товару, внезапно заинтересовался. Видно, эта статуэтка напомнила ему что-то забавное, потому что он улыбнулся, причем весьма приятно, как с надеждой отметил про себя Никия.
— Сколько это стоит? — спросил мужчина, указывая на фигурку.
Никия мгновенно принялся набивать цену.
— Вот эта? О-о, ваша милость, чтоб ее сделать, понадобилось немало времени и мастерства. Видите, как искусно она устроена. Все деревянные игрушки способны лишь на одно движение, а эта…
— Так сколько же?
— Эта фигурка… она так мудрено устроена… что я должен… выручить по крайней мере…
— Этого хватит?
Высокий мужчина положил на лоток крупную золотую монету — солид с изображением Юстина на нем. Это было раза в три-четыре больше, чем Никия надеялся выторговать даже в самых необузданных мечтах. Резчика переполнила необычайная радость.
— Само собою, благородный хозяин! Она ваша. А не заинтересуют ли вас и другие мои изделия?
— Нет, благодарю. Мне приглянулась только эта старуха.
И с фигуркой в руке он отошел, пробираясь сквозь базарную сутолоку. На лице его по-прежнему блуждала странная улыбка. Многие узнавали его, хотя Никия был не из их числа.
Этим высоким господином был законник Трибониан.
Государь Юстиниан, Его Превосходное и Восхитительное Величество, Его Сиятельное и Благолепное Высочество, пользовавшийся только одним или двумя титулами из числа тех, с которыми к нему обыкновенно обращались, сидел за письменным столом во дворце Дафны, досадливо глядя на кучу грамот и донесений перед собою.
Нынче он не чувствовал себя ни благолепным, ни восхитительным, скорее наоборот, им владело горькое чувство безнадежности и собственного бессилия. Пытаться изменить что-либо в деятельности, а вернее, в бездеятельности многочисленных управлений, расплодившихся в правительстве империи за столетие, было сродни попытке бежать, провалившись по грудь в болото, когда вязкая тина связывает ноги и тянет на дно. Невольно поморщившись, он прикинул в уме, сколько же секретарей только в одной его канцелярии. Во главе каждой палаты стояли четыре скриния, каждая насчитывала по сто сорок восемь подсекретарей. По самым приблизительным подсчетам, выходило человек шестьсот. Шесть сотен чиновников вели лишь переписку империи да снимали копии с бесконечного потока донесений и сообщений, поступающих ежедневно.
А ведь канцелярия — одно из самых малолюдных ведомств. У Гермогена, престарелого министра двора, целая армия чиновников, а квестор Прокл с каждым днем создает все новые синекуры для молодых людей со связями. А «учетчик священных щедрот» — чиновник, ведавший налогами и сборами империи! У него имелось не только собственное полчище секретарей и прочих служащих, но в придачу и три десятка налоговых ведомств в провинциях, каждое со своим раздутым штатом!.. Далее — армия и флот: на шее у тех, кто действительно нес службу, сидел целый легион писарей и им подобных. Да, еще и пропозитий — главный управляющий дворцовыми службами, евнух, у которого под началом не одна сотня бесполых. И над всем этим сонмищем стоял префект претория, который чем только не ведал… Ясное дело, в его службах было еще больше народу — одних только фискалов и доносчиков состояло на жалованье никак не меньше десяти тысяч, не говоря уже о штатных чиновниках и писарях.
Юстиниану порой казалось, что не в человеческих силах предпринять что-либо при такой прорве чиновников, которые были большею частью заняты тем, что мешали друг другу, зато взятки брали исправно и неукоснительно. И тем не менее свои должности они занимали по императорскому указу, так что сместить кого-либо из них было мудрено.
К этому времени уже в течение полутора лет Юстиниан непосредственно возглавлял управление империей, и хотя он отдавался этому делу с завидной энергией, тем не менее у него все чаще и чаще опускались руки. Он устал, устал от рутинной работы, от бремени, которое ему пришлось взвалить на свои плечи, от двора, устал от сановников и слуг, перед которыми постоянно должен был выглядеть решительным, энергичным и мудрым. Старый император, его дядя, хотя и сохранял по отношению к нему внешнее расположение, тем не менее все меньше и меньше был способен принимать какие-либо решения и даже советчиком был неважным. К тому же существовала еще и Евфимия с ее вечными жалобами, завистью и раздражительностью.
Ежедневно Юстиниан наносил визиты стареющей чете во дворец Сигма, соединенный коротким переходом