с административным зданием. По отношению к Юстину он ничего иного, кроме чувства огромной ответственности, не испытывал, но Евфимия своей вздорностью и мелочностью временами приводила его в бешенство.
С отвращением он оглядел стол, заваленный папирусными и пергаментными свитками и вощаными табличками с письмами, уведомлениями, предписаниями. Именно в это время Юстиниан предпринял попытку сосредоточить в своих руках и централизовать управление государством, но с разочарованием обнаружил, как и многие другие до него, насколько это трудно, почти немыслимо.
Он брезгливо взял пергаментный свиток и принялся просматривать. Это было прошение наместника Цезареи, обвиняемого в растрате. Этот субъект благодаря своему привилегированному положению не подлежал юрисдикции местного суда и настойчиво требовал, чтобы Юстиниан самолично выслушал его. Такого рода делам не было счета. И если бы Юстиниан выслушивал всякого, кто считает себя вправе апеллировать прямо к нему, то на другие дела у него просто не осталось бы времени. В раздражении он швырнул свиток на поднос, где копились документы, предназначенные для рассмотрения префектом претория.
В это время дверь покоя отворилась и вошел Флавий, его личный секретарь. Сутулый, с большими темными глазами, он двигался вкрадчиво, как-то нерешительно. Нерешительность эта была вызвана тем, что он побаивался Юстиниана, который из-за того, что переутомлялся в последнее время, постоянно находился не в духе и не раз срывал дурное настроение на секретаре.
— Ну что там еще? — буркнул правитель.
— Одно письмо, — отвечал Флавий. — Меня просили передать его вашему величеству лично в руки.
— Кто? — свирепо оборвал Юстиниан, не терпевший никаких недомолвок.
— Велено было сказать, что от друга, о рожденный небесами.
— Дай-ка сюда, — повелительно простер руку Юстиниан.
Письма от «друзей» — набившая оскомину история. На основании «старой дружбы» вечно кто-то клянчил что-либо, предлагал или требовал. Такие послания почти неизменно отправлялись в мусорную корзину.
Юстиниан заметил, что свернутый папирус запечатан и усеян многочисленными следами пальцев — письмо, очевидно, прошло через множество рук. Он сорвал печать и принялся читать:
«Наидостойнейшему и Всемилостивому Правителю Юстиниану привет!
Умоляю тебя, Наиблагороднейший, не сочти за оскорбление, что к тебе обращается столь ничтожная и не достойная твоего внимания особа, как я, ибо пишу к тебе из любви и благодарности, и ничего не прошу, будь только счастлив и знай, что из всех людей ты самый величественный и самый великодушный…»
Обычное цветистое и полное лести вступление. Юстиниан хотел было мельком взглянуть на подпись, прежде чем отбросить письмо, как вновь отворилась дверь.
— Подквестор Трибониан! — объявил Флавий.
— Проси войти, — кивнул Юстиниан.
Непрочитанное письмо он рассеянно отложил на угол стола и тотчас позабыл о нем. Вечером придут слуги, чтобы убрать, и сметут его вместе с другими клочьями папируса и пергамента в корзину для всякого хлама. Сейчас визит Трибониана был важнее всяких посланий. Юстиниан всегда бывал рад видеть этого истинного знатока права. Пусть он и несколько циничен, но с ним никогда не бывает скучно; к тому же он считал Трибониана настоящим другом. Законник вошел, произнес обычные приветствия.
— Что привело тебя, о Трибониан? — спросил правитель. — Надеюсь, не просьба о дополнительных ассигнованиях на квесторские службы? Знаешь, эти молодые правоведы опустошают казну похлеще саранчи.
— Нет, наиблагороднейший, я пришел из прихоти, если можно так выразиться. Но, может быть, я злоупотребляю твоим временем?..
— Входи, дружище. И что это за разговоры о злоупотреблении? Ты ведь знаешь, что я тебе всегда рад. Ты что-то хотел мне рассказать?
Вместо ответа Трибониан поставил на стол перед правителем деревянную фигурку старухи и, толкнув пальцем, привел ее в движение: старуха закивала головой и затрясла бедрами. Какое-то мгновение Юстиниан пристально смотрел на фигурку, затем выражение его лица изменилось, и на нем появилась легкая усмешка.
— Тебе эта фигурка случайно никого не напоминает? — спросил он, глядя на Трибониана.
Ухмылка на губах подквестора послужила ответом.
— Заметить это сходство было бы с моей стороны чересчур бесцеремонным, — ответил Трибониан, опуская глаза.
Юстиниан вновь бросил взгляд на фигурку.
— Это поразительно! — воскликнул он. — Невероятное сходство… — Юстиниан захохотал.
Теперь и Трибониан присоединился к нему. Оба, довольные, так и покатывались со смеху.
Удивительным образом резчик Никия, который и в глаза-то не видывал старую императрицу, в своей резной фигурке передал совершенное сходство с Евфимией, но еще точнее ему удалось скопировать ее манеры.
Когда они закончили смеяться, к Юстиниану вернулось доброе расположение духа. Он пару раз потрогал пальцем фигурку, чтобы удостовериться, закивает ли она точно так же головой и затрясет ли вновь пышными бедрами. Затем он поставил фигурку на край стола, на отброшенный папирус, и повернулся к Трибониану, чтобы обсудить с ним тонкости какого-то закона…
Трибониан ушел, но теперь Юстиниан ощутил прилив энергии. После разговора с энергичным и дельным человеком ему всегда становилось легче на душе.
Он вернулся к работе. День уже подходил к концу; в окно заглядывали косые лучи заходящего солнца, ярко освещая фигурку. Правитель улыбнулся и машинально подтолкнул статуэтку: толстая старуха вновь проделала свой трюк. Вылитая ее императорское величество.
Взгляд его упал на папирус, на котором стояла фигурка. Что это за бумага? Видел ли он ее уже? 'Юстиниан извлек свиток из-под статуэтки и развернул его. Ах, да, это все то же письмо, что он читал, когда вошел Трибониан. Он взглянул на подпись внизу. Там значилось: «Македония».
Македония? Именно из этой провинции он приехал когда-то мальчишкой в столицу. Кроме того, так, кажется, звали одну особу… Точно! Теперь он ее вспомнил. Высокая, темноволосая куртизанка, которую он знавал много лет назад. Она родом из тех же краев, что и он. Насколько он помнил, в течение нескольких вечеров она составляла ему неплохую компанию. А потом ее след затерялся. Что с ней приключилось? Скорее всего, ссылка. Заговор какой-то… Что-то смутное всплывало в памяти. Тогда он просил его проинформировать, но никаких сведений не получил, а потом в суете все как-то забылось. Надо бы выяснить, что там было, пусть даже и минуло несколько лет.
Теперь Юстиниан принялся читать письмо. После витиеватого приветствия в нем содержалась всего лишь просьба к нему — давать передышку уму, обремененному грудами государственных дел, и немного отвлекаться как ради собственного блага, так и ради блага империи. Далее автор предлагал и способ — девушку по имени Феодора, которую он, возможно, нашел бы «поистине замечательной». А внизу другой рукой был приписан адрес. Нет, вовсе не на улице Женщин, а в скромном, но вполне пристойном квартале Константинополя.
Юстиниан в досаде готов был уже отбросить письмо, но взгляд его опять упал на деревянную фигурку старухи. Смех, который она у