все-таки про дневники? – Нехотя призналась: – когда братья Розу с дачи увезли, да началась эта канитель с полицией, я вещички ее собрала, и тетрадки тоже. Полиция-то к ним интереса не проявила, что им до девичьих записок, так и остались они у меня. Грешна, платья да юбки я сносила, покуда впору были, сережки тоже носила, а после продала. А вот тетрадки выбросить или сжечь рука не поднялась. Я на суде хотела чемоданчик отдать – да братья Розу охраняли, как коршуны. На шаг не подпустили. Дневники я Гутману отдала потом. Муж все-таки.
Кошкин вскинул брови:
– Это он дал Розе адрес фото-салона?
– Я того не слышала, врать не стану, – серьезно заявила Анна. – Но, должно быть, он, потому как Гутман, как приехал, первым делом с Розою свидеться захотел. Адрес ее нынешний стал искать.
– Нашел?
– Нашел. Свиделись они. Тогда, наверное, и тетрадки отдал и адресок записал. Уж после он Сергею Андреевичу признался, что рассказал Розе всю правду, как было. Что не убивал он актрису.
– А Роза?
– Не поверила, конечно! – фыркнула Анна Сергеевна. – Гутман со слезами на глазах рассказывал, как она от него шарахалась, как от чумного, да молила не трогать ее да ее детей.
И даже после того признания ни Глебов, ни Анна Степановна не посчитали нужным пойти в полицию или хоть тет-а-тет подтвердить бывшей подруге правоту слов ее мужа. Для этого им понадобилось выждать еще десять лет.
– Ведь это десять лет назад было? – уточнил Кошкин. – Десять лет назад Гутман вернулся в Петербург? – Поинтересовался невзначай: – а что же, у Розы Яковлевны были основания опасаться за свою жизни или за жизни детей?
Анна Степановна глянула недобро:
– Знаю я, к чему вы клоните. Когда родственничков Розы-то поубивали – и в газетах про то писали, и слухи разные ходили. Что, мол, каторжане злодейство учинили. Учинили-то, может, и каторжане, только Самуил к тому непричастен! Я в этом и поклясться готова! Он с каторги калекою вернулся, ноги ниже калена нет, отморозил. И жил он тихо, как дряхлый старик, вот в этой самой комнатенке и жил. Какой из него грабитель?!
Напору женщины в этот раз Кошкин поддался: если все так, как она говорит – а не верить вроде причин нет – то ладная версия о причастности Гутмана к ограблению Бернштейнов и правда трещала по швам.
– Так что же Роза Яковлевна так и не бывала здесь? – спросил тогда Кошкин. – Не приехала по адресу, что оставил ей Гутман?
Анна Степановна выдохнула, тяжко и обессиленно. Призналась:
– Приехала. Однажды. Тогда-то, во время похорон Сереженьки, она убежала сразу, как Сергей Андреич правду ей сказал. Вся в слезах убежала, накричала даже на него, наговорила всякого… А спустя два дня приехала сюда, на Васильевский. Не меня, видать, рассчитывала найти. К Самуилу ехала прощения просить, что не поверила ему тогда. А как узнала… рыдала пуще того, как на кладбище.
Кошкин насторожился:
– Где Гутман сейчас?..
– На погосте на иховом, на еврейском, – негромко обронила женщина. – Не дождался он, пока его Роза правду узнает.
* * *
Анна Степановна сказала правду: могила Самуила Штраубе отыскалась на еврейском Преображенском кладбище, что на южной окраине столицы. Датой смерти значился декабрь 1892. Года Гутман не дожил до встречи с Розой и раскаяния ее так и не услышал.
* * *
Когда возвращались, над Петербургом уже висели ранние осенние сумерки, и Кошкин то и дело поглядывал на часы, торопил ездового. Светлана вряд ли упрекнет хоть словом, но расстроится, что его долго нет. А расстраивать ее Кошкину не хотелось. После той ссоры меж ними и так поселился холодок, и Кошкин понятия не имел, как его растопить. Надо было хоть цветов в лавке купить, – запоздало подумал он, – всякая женщина любит цветы. А впрочем, Светлана не «всякая». Нужно непременно выкроить завтра время, заехать к ювелиру и выбрать для нее браслет или сережки… Он, правда, не был уверен, что и браслет растопит сердце такой, как Светлана, но лучше ничего выдумать не смог.
И еще горше ему становилось от понимая, что он действительно не знает, что может растопить ее сердце. Не знал он, о чем она думает, оставаясь в их квартире одна целыми днями, не знал, о чем мечтает, не знал, чего хочет…
Кошкин торопился, и тем более его удивило, что протеже Воробьев попросил ехать мимо Фонтанки, там намереваясь выскочить.
– Хочу еще раз трости Лезина посмотреть, – хмуро пояснил он.
– Чего ж так? Перестали себе доверять? – хмыкнул Кошкин.
Кирилл Андреевич отводил глаза, как нашкодивший школьник – нелегко ему было признаваться в собственном промахе. Но все-таки признался:
– Обязан перед вами извиниться, Степан Егорович. Я ошибался кругом, а вы были правы – и насчет цветочницы, и насчет Лезина. Посему, выходит, и насчет тростей его ошибиться не должны: пусть сейчас на них нет крови, но была! А он смыл, подлец! Но следы все равно могли остаться. Я думаю, металлические части нужно открепить – может, под них кровь попала.
– Толково, – кивнул Кошкин. – Попробуйте. Но, помилуйте Бога, не сейчас. Ночь на дворе, а у вас ребенок дома. Дочка отца, вероятно, вообще не видит.
– Не будем об этом, Степан Егорович, – стоял на своем Воробьев. – Раз от меня толк есть лишь в лаборатории, то нужно хоть там выложиться. Я прежде хотел просить вас изъять для анализа точно так же трости у Дениса Соболева, но теперь уж не стану. Вам видней как следствие вести.
Воробьев каялся, и слова эти – особенно о согласии с методами Кошкина – должны бы быть ему как елей на душу. Но отчего-то таковыми не были. Напротив, Кошкин снова начинал чувствовать неловкость, будто дитя малое обманывал. Всех подоплек, которыми Кошкин руководствовался, протеже, конечно, не знал.
– Забрать в лабораторию трости Соболева – дело, конечно, хорошее, – неожиданно согласился Кошкин. – Так и поступим, если с Лезиным ничего не выйдет. Но сперва его нужно проверить как следует – а с Соболевым не спешить.
– Согласен с вами всецело, Степан Егорович! – горячо поддержал Воробьев. И Кошкин видел, как он борется с собой, прежде чем решиться снова спросить. – Только я вот думаю… зачем Лезину вовсе убивать вдову Соболеву? Какой, так сказать, мотив? С пасынком ее – понятно. Знал о завещании в свою пользу и, видя, что мачеха еще полна здоровья и на тот свет не собирается, решил дело поторопить. Вот он натуральный мотив! А Лезин? Какая ему выгода от смерти Соболевой?
Кошкин охотно поделился