Летом она носила крепкие плетеные туфли на высоких каблуках. У нее была специальная паста, которой она забеливала их, и иногда она позволяла мне их чистить. Я помню, что когда туфли высыхали, они испускали облачко белой пыли при каждом шаге.
Я думаю, ей было пятьдесят с небольшим, но мне она казалась не имеющей возраста. Конечно, я сравнивал ее с горничными, и они казались мне ближе по возрасту, чем она. У нее было приветливое лицо, которое менялось, когда мы садились в наш серебряный «роллс-ройс». Она кивала всем, как герцогиня, когда мы проезжали по Круазет или Променад-дез-Англе. Я думаю, что она не узнавала никого, потому что была очень близорука и не видела в двух шагах от своего носа, но она отказывалась носить очки на улице. Какие загадочные существа, эти женщины. Даже Нэнни Бил имела свои маленькие слабости.
Но она была англичанкой до кончиков ногтей и никогда не отступала от своих правил. Я был одет, как принц, в шелк и кружева. Животные были запрещены, потому что они могли испачкать меня или занести блох. Поэтому плюшевый, старенький, весь в черно-белых пятнах Фидо был моей любимой собакой, и я все еще помню, как крепко я любил его и как сильно переживал его потерю.
Я помню виндзорскую качалку Нэнни, всегда стоявшую у камина зимой, когда дул сильный ветер. Нэнни грела в ней свои старые кости. Я помню ее маленькие очки в черепаховой оправе, всегда лежавшие на странице книги, которую она читала. Я помню запах тостов, которые мы готовили на углях, и чай с медом и имбирными пряниками. Для француза это было слишком английское воспитание, но я не знал других детей и не думал, что что-нибудь теряю. Я был счастлив на вилле «Мимоза» с Нэнни Бил, моей собакой Фидо, садовниками, которые учили меня ухаживать за растениями, попугаями и канарейками в серебряных клетках. Мне не нужно было ничего больше. Мой мир был совершенным.
До того дня, когда за мной приехал мой отец и отправил меня на Калани, в ссылку.
Внешность его была пугающей, хотя я теперь понимаю, что он был красив своеобразной, жесткой привлекательностью. А я был тщедушным, хилым ребенком, маленьким и бледным, как восковая свечка. Я не знал, что означает слово «папа», потому что у меня просто не было папы. У меня вообще никого не было. Но по испуганному голосу Нэнни и жесткому тону гостя я мог понять, что его приезд — не самое радостное событие.
Я немного успокоился, потому что не виделся с отцом весь долгий путь на Калани, и был занят множеством интересных вещей, сильно отличавшихся от того, что было моей ежедневной скукой на вилле «Мимоза». Я не знал, что эта скука станет после несбыточной мечтай.
Когда Нэнни стало плохо во время морского путешествия по Атлантике, я бродил по огромному лайнеру в одиночестве. Мы ехали в крошечной каюте третьего класса, на самом нижнем уровне, и она была наполнена дымом от котлов и запахами с кухни. Я даже не знал, что отец тоже ехал с нами. И, конечно же, я не видел его, и он не наведывался к нам из своего первого класса, чтобы проверить, как там путешествует его сын. Но мне нравилась моя свобода, я нашел себе друзей среди: моряков, чего никогда не было прежде. Я убедился, что мне нравится все это, и, если жизнь с папой будет такова, я ничего не имел против.
Стоя на нижней палубе и вцепившись в руку Нэнни, я жадно глядел на чудесный силуэт Нью-Йорка, а потом, не успев опомниться, я уже очутился на огромном поезде, который вез нас на запад. В Сан-Франциско, как сказала Нэнни, но для меня это было все равно что в Тимбукту: так мало я знал о мире и географии.
Сначала путешествие проходило весело. Мы пересели в Чикаго на другой дымящий монстр-поезд, и мой, отец вновь исчез в своих комфортабельных апартаментах, а я бегал по длинным коридорам и развлекал сам себя. Но это было длинное путешествие, и Нэнни была рада, что я немного растрачу избыток энергии, чтобы потом вытянуться без сил на жестком сиденье.
Мы смертельно устали от путешествия в этом поезде, когда наконец прибыли в Сан-Франциско и подъехали к большому отелю. Я помню, как во все глаза глядел на светловолосого молчаливого незнакомца, который называл себя моим отцом и изменил мою жизнь так внезапно, а теперь смотрел на нас чужим взглядом. «Сидите в машине, — приказал он таким тоном, каким я обычно разговаривал с Фидо, когда он плохо вел себя. — Вы немедленно поедете на лодке в Гонолулу».
И нас отправили на моторном боте «Гипериония». Даже ребенок вроде меня мог понять, что этот бот видел лучшие дни. Облупившаяся краска лохмотьями свисала с бортов, а маленькие, шустрые иностранцы, которых Нэнни называла китайцами, шныряли по палубе, готовя корабль к отплытию. «Это китайцы-язычники», — прошептала Нэнни мне в ухо, пока мы поднимались по трапу на палубу. Я не знал, что она имеет в виду, но мое сердце дрогнуло от ее безнадежного тона. Ее страхи, конечно, были беспочвенны, хотя она отказывалась есть их «языческую» пищу, и мы ели только вареный рис.
Весь следующий день нашего путешествия мы боролись с яростным штормом. Я никогда еще не видел таких волн, огромных, сверкающих и зеленых; на нашу крохотную каюту обрушивались галлоны воды. Мы с облегчением вздохнули, когда сошли на берег в Гонолулу. И тут же нам вновь пришлось сесть на очередное судно, на этот раз направлявшееся в Мауи.
Я помню, как смотрел на оживленный причал Гонолулу и длинную линию берега Ваикики, мучительно желая остаться. Но это было невозможно. Два дня спустя, когда мы прибыли на Мауи, нас уже ждал маленький катер, который должен был отвезти нас в конечный пункт долгого путешествия: Калани.
В водном пространстве, разделявшем Мауи и Калани, было полно подводных течений, которые бросали судно в изнуряющей качке. Спина Нэнни была по-прежнему выпрямлена, и она держала в руках черный зонтик, защищаясь от солнца. Ее лицо приобрело зеленоватый оттенок, но взгляд был тверд. «Нам нельзя болеть», — сказала она, крепко сжав зубы, и я согласно кивнул, хотя не чувствовал себя плохо. Мне нравилось наше морское путешествие.
Каменистый берег Калани возник на горизонте, и, когда мы подошли ближе, я увидел высокие кокосовые пальмы и белый прибрежный песок. Я вспомнил свою скуку на вилле «Мимоза» и дни, лишенные всяких событий, и подумал, что Калани выглядит иначе, волнующе. Я подумал, что, может быть, этот мужчина, который называет себя моим папой, ждет встречи со мной, чтобы показать мне этот чудесный остров. Я жадно смотрел в сторону острова, прижимая к груди Фидо.
Когда катер, управляемый молчаливым китайцем, подошел к берегу, ветер донес запах: терпкий, пряный, незнакомый. Так сильно отличающийся от чистого розмаринового аромата Ривьеры. Нэнни крепко сжала мою руку. «Помни, твой дом — вилла «Мимоза», — сказала она. — Никогда не забывай этого, Джонни. И однажды ты обязательно туда вернешься».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});