власти Белецкого.
Тот дал агенту беспрепятственно покинуть Петроград, но заранее отдал соответствующие распоряжения на границе. Ржевского под каким-то предлогом задержали при выходе из поезда, обыскали и под надежным конвоем отправили в Петроград; при обыске у него изъяли подписанное Хвостовым разрешение. В то же время в Петрограде произвели обыск на квартире Ржевского, и Белецкий получил возможность завладеть большим количеством документов, доказывавших вину министра. Вооружившись этими бумагами, он помчался к Распутину, к новому председателю Совета министров Штюрмеру, митрополиту Питириму и Анне Вырубовой и доказал им, что Хвостов намеревался организовать убийство старца.
Положение Хвостова стало нестерпимым. Однако он просидел в министерском кресле на три дня дольше, чем предполагал его заместитель. Министр воспользовался отсрочкой для того, чтобы сместить Белецкого с его поста и устроить ему перевод в одну из наиболее отдаленных сибирских губерний – Иркутскую.
Но перед тем как отправиться по новому месту назначения, Белецкий вызвал редактора одной крупной газеты и рассказал ему все дело, все, что он знал о министре Хвостове. Эта новость была немедленно опубликована и наделала много шуму. Подкупив одного мелкого чиновника, Белецкий сумел вывести эту статью из-под цензурного запрета публиковать что-либо касающееся Распутина. На следующий день после этого разоблачения Хвостов был отправлен императором в отставку и впал в немилость.
Пока в кабинете Хвостова разрабатывались все эти планы убийства, пока министр, его заместитель и начальник распутинской охраны неделями совещались относительно наилучшего и скорейшего способа отправить старца в лучший мир, сам он, окруженный целой армией полицейских, шпионов и зловещих убийц, вел обычный образ жизни; оргии его следовали одна за другой.
Как обычно, он шел утром в церковь, потом возвращался на Гороховую и мужественно брался за ежедневную работу: он действительно очень серьезно относился к своим обязанностям «царя над царями». Он принимал посетителей, писал приказы министрам, проявлял щедрость к бедным и нуждающимся, занимался кучей очень запутанных дел, за которые вымогал крупные вознаграждения. Наконец, садился в автомобиль, который власти предоставили в его распоряжение, и отправлялся к министрам, генералам, высокопоставленным церковникам, как того требовали интересы государства и его собственные нужды.
Всякий раз, когда его вызывали в Царское Село либо потому, что императору нужна его помощь в важном деле, либо потому, что цесаревич заболел и настойчиво требовал своего Григория Ефимовича, он мчался к своим попавшим в затруднительное положение друзьям и всегда приносил утешение, давал добрые советы, требовавшиеся в той или иной сложной ситуации. Когда затем он покидал дворец, император и императрица говорили ему на прощание:
– Ты наш единственный друг! Наш спаситель! Мы тебя любим и никогда с тобой не расстанемся!
Когда же «друг» царя, настоящий император России, заканчивал свой день, такой утомительный со всеми этими посетителями, переговорами, делами, старец удалялся в «святилище» и беседовал с женщинами о Боге и вере; также он рассказывал им веселые истории, время от времени ласкал и целовал их. Потом, вечером, он бронировал себе кабинет в одном из своих любимых ресторанов и отправлялся туда петь и плясать с цыганами, пил за здоровье тех, кто наполнял его стакан. Наконец, на рассвете он возвращался к себе, пьяный, веселый или печальный; перебрасывался напоследок несколькими словами с агентами, дежурившими на лестнице, а иногда стучался в дверь портнихи Кати.
Вот так он каждый день с одинаковой бодростью занимался делами и развлечениями, не заботясь о своей непопулярности, интригах и планах врагов убить его. Действительно, среди сложнейших политических интриг Григорий Ефимович сохранял изначальное непоколебимое спокойствие.
Хотя что только не предпринимали его противники, чтобы причинить ему вред, чтобы выжить из столицы и даже убить! Враги его были очень могущественны, но все их усилия приводили к совершенно жалким результатам. Великий князь Николай Николаевич, в прошлом один из первых его сторонников при дворе, а позднее обещавший «повесить», теперь где-то среди Кавказских гор оплакивал утраченный пост Верховного главнокомандующего. Черногорки, поначалу восторгавшиеся Распутиным, могли теперь лишь с досадой смотреть на Григория Ефимовича, занявшего их место в ближнем окружении императрицы.
Что же касается троих высокопоставленных священнослужителей, архимандрита Феофана, епископа Гермогена и страшного монаха Илиодора, все трое дорого заплатили за свою попытку бунта против старца: теперь в изгнании они размышляли об опасности создания «нового святого» и последующей попытки его уничтожить!
Распутин сумел избавиться от этих влиятельных персон, чья поддержка была ему необходима для того, чтобы попасть ко двору. И теперь ему, должно быть, казалось легким делом защищаться от нападок личностей, которые он сам возвысил до постов, занимаемых ими, всяких министров и епископов! Теперь Григорий Ефимович мог спокойно позвонить по телефону интриговавшему против него епископу Варнаве и сказать: «Накатался тут на авто, теперь, пожалуйста, отправляйся к себе – ходить на своих двоих. Нечего здесь прохлаждаться!»
После этого он был уверен, что архиепископ дважды подумает, прежде чем снова предпринять что-нибудь против него.
Не беспокоили старца и члены Думы с их бунтом. Конечно, было неприятно, когда крупный промышленник Гучков, председатель Центрального военно-промышленного комитета, или земский деятель Гурко бушевали в его адрес, говоря, что готовы терпеть власть с хлыстом, но не под «хлыстом». Но это не сильно трогало Распутина, как не добавляли ему седых волос оскорбления, выплескиваемые с думской трибуны Пуришкевичем.
Распутин отлично знал, что это за человек и чего он стоит. Пуришкевич много раз приходил к старцу и умолял добиться его назначения министром. Но «мужицкому канцлеру» не понравился этот противный субъект с лысым черепом, блестящим лорнетом на слишком коротком носу, одетый в защитную форму офицера медицинской службы и готовый лить реки крови самым зверским образом. Григорий Ефимович терпеть не мог болтунов и раз навсегда наотрез отказался ходатайствовать о назначении Пуришкевича министром внутренних дел. Неудивительно, что тот увидел в Распутине «величайшее бедствие России». Когда на фронте одно поражение следовало за другим, Пуришкевич, как идейный монархист, империалист и сторонник войны «до победного конца», не мог возложить вину за это на Верховное командование. При всяком удобном случае он кричал с думской трибуны, что именно «темные силы», то есть Распутин и его клика, ответственны за военные неудачи и что, если их уничтожить, положение России улучшится.
Но старца эти истерические крики не беспокоили. Пуришкевич мог сколько угодно выступать против «темных сил», царь и царица отлично знали, как относиться к «истинно русским людям», и ни на секунду не прислушивались к клевете на старца, высказываемой публично или сообщаемой им приватно.
Столь же мало внимания отец Григорий обращал на страшные заговоры и планы покушений, разрабатывавшиеся Хвостовым. Ни одно из