Читать интересную книгу Время не ждёт - Ваграм Апресян

Расписка Броунера и эскизы, на которых были даты, могли действительно послужить веским доказательством авторства Игнатьева, но бумаги эти потерял сам же Игнатьев. Несколько раз он переворошил архив лаборатории и бумаги в своей квартире на Фрейгештрассе. Документы словно испарились. Впрочем, было весьма похоже на правду и предположение об их краже, подобно сценарию фильма. Словом сказать, судебное дело не двигалось с места и точно так же застыла на месте организация цеха при заводе «Электросталь». Александр Михайлович выехал в Москву, чтобы хоть там сдвинуть дело с мертвой точки. Это также оказалось нелегкой задачей. Работник «Электростали» Бабурин, вернувшись в Москву и узнав о постановлении коллегии Главметалла, пришел в бешенство. «Ну, я сделаю так, что Игнатьев сам отвяжется от нас», — сказал он своим приближенным. Эту угрозу Бабурин выполнял тонко и старательно, добиваясь оттяжки утверждения проекта цеха, плана производственных работ, финансирования, подбора штатов и прочее.

Свет и тени чередуются

Неприятности возникали одна за другой, смешивались, запутывались в один клубок и часто трудно было разобраться, отчего тошно на душе, — от разбоя фирмы «Гефей», от тайных проделок Бабурина, от диффузии углерода или от безденежья? В течение года Игнатьев путешествовал из Москвы в Берлин и обратно, пытаясь решить хоть один из этих вопросов, но тщетно. Однако он не складывал оружия, зная, что теневые стороны жизни чередуются со светлыми, более сильными ее сторонами, которые рано или поздно одержат победу. Он знал также, что победа одерживается в борьбе, и боролся с неистощимым упорством, всегда чувствуя локти друзей и доброжелателей, их горячее участие в своих делах. Самым большим другом Игнатьева был Горький, с которым он поддерживал нечастую письменную связь. Писал он ему, правда, односторонне — только о своих успехах и радостях, о горестях же... ни слова. Но Горький узнавал сам о невзгодах изобретателя и нередко помогал ему. В каждый свой приезд в Берлин Алексей Максимович не упускал случая побывать в лаборатории Александра Михайловича.

Летом 1928 года Горький без предупреждения посетил берлинскую лабораторию. Когда он зашел в помещение, то застал Игнатьева за испытанием вращающегося резца. Услышав необычный звенящий шум токарного станка, Алексей Максимович еще издали крикнул:

— Догадываюсь по музыке, что сотворили что-то новое.

Игнатьев вскинул голову, узнав знакомый голос. Лицо его вспыхнуло от радости, он быстро выключил станок и кинулся к Горькому. После крепкого рукопожатия Алексей Максимович взглянул на токарный станок. с выражением любопытства сдвинул брови и сказал:

— Это ваша «пушка»?..

— «Мортира», — поправил Игнатьев.

— ...Ваша «мортира», о которой вы мне писали не раз? Ну-те, ну-те, Александр Михайлович, покажите, как она работает.

Изобретатель погладил усы, откинул со лба редеющую прядь волос, поправил съехавший набок галстук и ответил гостю:

— Не успели мы и двух слов сказать, а вам уже покажи работу. Нет уж, сначала расскажите, Алексей Максимович, о себе, о том. как вам работается и живется.

— Недурно, спасибо.

Ответ гостя, слишком короткий, не удовлетворил Александра Михайловича. Кроме того, после долгой разлуки надо было задать Горькому кучу накопившихся вопросов, поэтому он пригласил его в контору. Там они побеседовали с полчаса и вернулись к станку.

— А теперь можно и «мортиру» показать, — сказал Игнатьев, энергично крутя маховичок.

Уловив гордость в голосе друга, Горький решил, что он создал нечто необычное, и заметил:

— Говорят, ваша «мортира» режет сталь, как репу.

— Образно, но преувеличенно.

— Если сравнение образно, значит оно в сущности верно, — возразил Горький, желая сказать приятное Игнатьеву и нисколько не подозревая, что никогда и никто не резал репы с такой быстротой и легкостью, как режет сталь «мортира» системы Игнатьева.

«Мортира» состояла из короткой стальной трубки на шариковых подшипниках, вставленных в массивный цилиндрический корпус инструмента. Конец трубки по всему кругу был заострен и превращен в лезвие. Основание корпуса мортиры привинчивалось к супорту, а из корпуса торчала трубка под углом в сорок градусов, как ствол настоящей мортиры. «Жерло» — лезвие «мортиры» — резало вращающуюся деталь. Стружка, отделенная от детали, проходила сквозь трубчатый резец и корпус «мортиры». Своим давлением на лезвие стружка вращала трубку.

Солнечный свет падал на токарный станок, отчего до боли в глазах блестела обточенная болванка. Алексей Максимович стал спиной к окну, спрятав лицо в тени широкополой шляпы. Георгий Петрович и Иван Иванович прилаживали конец длинной водопроводной трубы к нижнему отверстию корпуса «мортиры». Для безопасности стружка должна была вылетать сквозь эту трубу в сторону. Закончив приготовления, Александр Михайлович пустил станок, развивая неслыханную скорость, и смело подвел лезвие инструмента к болванке. Стружка оторвалась и с веселым жужжанием и тонким звоном, резонируя в трубе, вылетела из другого ее конца в угол помещения. Резец издавал непрерывный, очень приятный певучий свист, вращаясь в несколько раз быстрее обтачиваемой болванки. В этом двухголосом пении станка было что-то вдохновляющее, необычайно трогательное, звучащее, как радостная песня торжеству человеческого гения.

Горький наблюдал молча, сосредоточенно сдвигая брови. В глазах его вспыхнули и все ярче загорались огоньки ненасытного любопытства. А когда он заметил, с какой ошеломляющей скоростью растет куча стружек в углу цеха, то по-юношески засиял, заволновался, переводя взгляд то на «мортиру», то на Игнатьева. Потом тихо и со свойственной ему задушевностью сказал:

— Теперь я понимаю, почему многие не верят вашим достижениям...

— Почему?

— Нельзя поверить всему этому, не видя глазами. Фантазия почище уэлсовской.

Пройдя резцом вдоль болванки несколько раз и сделав ее заметно тоньше, Игнатьев остановил станок и начал объяснять Алексею Максимовичу принцип работы «мортиры».

— Инструмент резал сталь со скоростью свыше ста метров в минуту, — говорил изобретатель, охваченный радостным возбуждением.— «Мортира» выдержала этот темп, так как благодаря вращению непрерывно менялись участки режущей кромки. Каждый сектор кольцеобразного лезвия десятую долю секунды резал, нагреваясь, а девять десятых долей секунды совершал круг, охлаждаясь. Кроме того, трубчатая форма прочнее прямоугольной, — отчего кости животных, бамбук имеют трубчатую форму, — поэтому лезвие заточено под более острым углом, нежели у резцов с прямоугольным сечением. Острота же лезвия уменьшает трение, а следовательно, и нагрев резца. Таким образом, оба условия дают лезвию возможность меньше нагреваться и оставаться твердым при очень высоких скоростях. Стружка тоже отличается от обычной. Она почти прямая, и структура ее не разрушена. Этой «стружкой» можно было бы, например, связать, вместо проволоки, прессованное сено, помня конечно, о том, что можно порезать ею руки. Объясняется эта прочность стружки тем, что встречное вращение лезвия противодействует стружке и не дает ей завиваться.

— А какова высшая скорость резания существующих резцов?— поинтересовался Горький.

— У лучших резцов тридцать метров в минуту, — ответил вместо Игнатьева Иван Иванович, — а «мортира» дает больше ста метров в минуту. Александр Михайлович не сказал вам главного, а именно, что в истории техники подобной скорости резания стальной детали не было.

— Превосходно и даже волшебно... Рад, рад вашему успеху, — сказал Горький, пожимая руку взволнованному Игнатьеву.

— Спасибо... Я безмерно счастлив, Алексей Максимович, что моя работа пришлась вам по душе, поэтому хочу похвастаться другой своей работой, — сказал Игнатьев, подводя гостя к лентосварочной машине.

Горький хорошо помнил рассказ изобретателя в день открытия лаборатории о том, как он сел не в свой поезд, сошел где-то на пустыре и в ожидании встречного поезда додумался до формулы «ток перпендикулярен давлению», легшей потом в основу схемы новой машины и пресса. Теперь перед ним стояла приземистая лентосварочная машина со множеством рычажков и маховичков. Пять мотков стальных лент были надеты на круги специальных стоек, расположенных невдалеке. Ленты тянулись к машине, смыкаясь в ее рабочей части.

Игнатьев включил ток, что почувствовалось по глухому ровному гудению машины. Промежуток лент, находящийся в ее рабочей части, быстро накалился почти добела. Вслед за этим тотчас же завертелись две пары вальцев, подтягивая ленты, крепко обжимая их и выпуская с противоположной стороны в виде монолитной штанги. Пять лент на глазах у Горького сливались в одно целое. Сначала это происходило сравнительно медленно, со скоростью одного метра в минуту, потом скорость постепенно возросла до пяти метров в минуту. Великий писатель следил за этим захватывающим зрелищем с еще большим интересом, чем за работой «мортиры». Это было зрелище не только удивительное, но и поразительно красивое. По мере прохождения через вальцы ленты приобретали все оттенки накала, отбрасывая отсветы разной силы яркости на части машины, усиливая красноватыми бликами выражение счастливой одухотворенности на лице изобретателя.