Читать интересную книгу Дневники - Неизвестно

Прошел Тарханов, тоже с желтыми бровями: идет на заседание Моссовета. Толкнул, играючи, в бок Кончаловского и выразил опасения, что его выберут на заседании в какую-нибудь комиссию. Когда он отошел, Ливанов сказал:

— А больше всего боится, чтоб его в банно-прачечную не выбрали!

Сообщение о прорыве укрепленной немецкой полосы в направлении Новгород—Псков. Слухи, ходившие в последние дни, о нашем наступлении на севере, о взятии Ржева, Вязьмы и подходе к Смоленску, как-то косвенно, оправдываются.

Сегодня подморозило, но мало — градуса 3—4.

Много писем от наших, из Ташкента: Комка эмпирически опи-

277

сывает, что видит; Мишка подсмеивается и мечтает; Тамара приказывает Татьяне и, отчасти, мне.

 

3. [III]. Среда.

Иду гулять. Поднимаясь из-за болота на мост, увидел город на фоне серого вороха неба. Вижу — боже ты мой, а ведь здание Библиотеки Ленина выше всех! Выше Университета, Кремля... И похоже оно на книгу, поставленную ребром и весьма запыленную и давно не читанную.

Не знаю, потому ли что смотрел на Библиотеку, словно бы запыленную, и странный клочковатый рисунок домов, я вспомнил свои юношеские стихи. Написаны они под Блока, напечатаны были в одном номере газеты, единожды в жизни моей мной редактируемой, номере, который я сам набрал, сам весь написал и сам продавал (очень плохо), номере, не уцелевшем совсем! Пожалуй запишу эти стихи из газеты “Согры”, а то опять забуду:

“На улице пыль и ветер,

И треск колокольного звона.

Одно только я заметил —

Пронесли Чудотворную икону.

Две старушки, перекрестясь,

Оправили полушалки.

Город наш,— нищенский князь,—

Смотрит печально и жалко.

Мне ли в краю чужом,

Верить вчерашнему сну?

Я же давно пробужден.

Я же противлюсь ему!”274

Перепечатывал рассказ “Честь знамени”. В газете “Труд” напечатан мой очерк275, искромсанный, конечно. Писатель я, должно быть, с ворсом, да не в ту сторону — и не блестит, и не греет.

Над чем смеялись великие сатирики мира? Во Франции, Рабле — над обжорами, пьяницами и щеголями. В Англии, Свифт — над людским тщеславием и самомнением. В Испании, Сервантес — над попытками перестроить мечом мир. А у нас в России? Салтыков-Щедрин — над бюрократией. И старик был прав. И поныне бюрократы, как прачки, стирают, чистят, катают и гладят нас, думая вымыть добела.— А Козьма Прутков? До войны выдержал 15 изданий.

278

Прибежал молодой человек, спросил Татьяну. Я говорю — ее нет.— “Мы с ней сговорились блины сделать. Можно у вас муку и масло оставить?” — “Оставляйте”,— говорю. Пришла Татьяна. Я ей говорю о посылке. Она:

— Вот нахал! Я ему сказала — позвонить. Нет, я ему верну это, а то потом не отвяжешься.

Взят Ржев: пистолет, приставленный немцами к виску Москвы.

 

4. [III]. Четверг.

Бажан назначен Зам.пред.Совнаркома УССР, а П.Тычина — Народным комиссаром просвещения. Надо думать, что это значит — хотят несколько “спустить на тормозах” то настроение, которое возникает после прихода не армии, а идущих за ней бюрократов, которые губят человека не за понюшку табаку.

В Клубе нам решили выдать вместо той бурды, которую я получаю, сухой паек. Таня бегала пять дней, а сегодня ей грубо говорят:

— Всеволод Иванов не получит... Может быть, в следующем месяце. Пусть берет обеды!

Если бы не поддержка “Гудка”, не знаю, чем бы я жил. Без “Гудка” я, в прошлом месяце, получил в “Известиях” рублей 600, да 700 в Управлении по охране авторских прав, да 900 руб. прислали из Ашхабада, и все. С оставшимися от того месяца я перевел 5250 в Ташкент — чудо какое-то... Т.е. столько же, сколько стоят туфли, которые заказывает какая-нибудь сука, какого-нибудь сукиного сына, некоему московскому сапожнику.

Перепечатывал рассказ.

Железная дорога между Ржевом и Великими Луками освобождена полностью — значит наши спускаются к Смоленску.

Никулин сказал, что Комитет по Сталинским премиям хочет дать премию Пастернаку, за переводы. Это все равно, что типографщику платить не за все издание книги, а за то, что хорошая краска.

Существует Институт Мирового хозяйства. По дипломатическим соображениям, трудов своих ученых он печатать не может. Тем не менее, для стеклографа, для какой-то группы лиц,— заказано 30 работ ученым о мировом хозяйстве. Хоть бы нам так!..

279

 

5. [III]. Пятница.

Посетил семью Гастелло. Два раза был в партизанском штабе — видел и разговаривал с четырьмя партизанами, а также читал очень интересные письма партизан, которые, небось, так и погибнут в архивах. Некий полковник Фадеев, из тех сорокалетних кавалеристов, которым везде тесно, стремился показать мне — все: письма, новые типографии партизанских отрядов (в двух чемоданах, с кассой, вешающейся на груди, причем вместо отделений для литер у нее мешочки, в результате чего касса похожа на груди той буддийской богини, у которой штук сорок сосков), рацию. А вообще-то ему хочется поохотиться на Кубани, выпить — он весь татуирован и на тыльной части руки его высечено “Саша”; офицер, выписывающий пропуска, тоже татуирован, вообще нравы здесь полегче, чем где бы то ни было. Вот в литературе бы нам организовать партизанский штаб!

Татьяне, в ин-радио, сказали:

— Вот, не хотите ли быть редактором?

— А в чем мои обязанности?

— Будете получать от переводчиков материал, сверять его с оригиналом и класть в папки,— с почтением — для передачи вышестоящим.

— Это канцелярская работа, при чем же тут редактура? Обиделись:

— Но ведь вы можете перепутать и за это будете отвечать.

 

6. [III]. Суббота.

Написал две статьи: о Гастелло и о партизанах276. Устал, лег спать и спал три часа.

 

7. [III]. Воскресенье.

Отдыхал. Ходил к Пешковым, на блины. Дочки Надежды Алексеевны мечтают быть киноактрисами. Трауберг277, кинорежиссер, весь начиненный иностранными сюжетами рассказов и романов, равно как и группой жестов: Бестер Китон, 10 минут раздевающийся в купальной кабинке, 2 ордена. Какой вздор!

Взяли Гжатск.— Сталин — маршал.

Моя статья не могла быть напечатанной в “Известиях”, потому что не нашли начальника партизанского штаба, который должен дать визу.

280

 

— “Не странно ли, что Англия нам плохо помогает?”

— “Как плохо? Англия, на германские деньги, вооружает Турцию против России”.

Судьба германских генералов все еще волнует интеллигенцию. Говорят, они живут под Москвой, в санатории, “хорошо питаются”, имеют библиотеку, кино. Наши создают несколько ударных армий, которые пойдут на Берлин.

 

8. [III]. Понедельник.

Телеграммы: наши откладывают выезд — заболел Комка “легкой формой желтухи”. Вот не везет парню! Ну, мы, естественно, огорчились. Без детей скучно и даже бессмысленно.

Пьесы, которые у меня возникают, всегда, вначале, выливаются в заглавие. Пусть позже я его переменю, пусть оно однодневно даже, все равно заглавие всегда тесно сливается с замыслом. Сегодня, наоборот. Придумал пьесу, но заглавия нет и я о нем, что удивительней всего, и не думаю. Видимо, неприятность, полученную мной от прошлых пьес, совсем желаю выпустить. Это сочинение без номера. Думаю почему-то, что напишу ее быстро. Несомненно одно,— героизм ее навеян посещением дома Гастелло и завода “Динамо”. Вы, конечно, можете сказать,— а где же ваша теория, что писатель должен видеть мало? Но, в том-то и дело, отвечу я, что ведь видел я именно мало. Разве я говорю, что для того, чтобы быть художником, надо ослепнуть?

В “Правде” статья под названием “Свободная Польша”.

Взглянув на нее, я подумал — опять с поляками лаемся. Оказывается другое. Новая польская газета, которую, надо думать, редактирует Ванда Василевская278. Газета направлена против тех панов, что шумят в Лондоне, и какой-то пан Грош, купленный нами не за грош, а за копейку,— кричит, что Польша не нуждается в Западной Украине и Западной Белоруссии. Событие шито не только белыми, но и сверкающе белыми нитками. Я, грешный, думаю, что этой газетой мы угрожаем Англии, заявляя, что “подпишем мир с Германией, устроим буфер из Польши”.

По улице Горького ведет женщина пегую, тощую корову с лохматой шерстью и маленьким выменем. Впереди ребенок тащит санки. По бокам санок — две козы. Ребенку тащить трудно — там лежат какие-то мешки. Мать подталкивает мешки палкой. С разных сторон сходятся на тротуаре, неподалеку от шествия, две жен-

281

щины. Одна в шинели, шапке-ушанке, в сапогах. Другая, в беличьей шубке, меховом капоре и в длинных, хлюпающих, резиновых ботиках цвета табака. Обе смотрят на шествие и обе улыбаются. А та ведет и ведет корову...

Нельзя, разумеется, в рассказе написать: “Кепка цвета проса, рассыпанного по грязи”. Это трудно усвоить. Но, тем не менее, я сегодня видел такую.