Вот почему теперь Риекстынь запирался в своем кабинете, не принимал ни одного посетителя, не разрешал соединять с ним по телефону и коротал время, рисуя в блокноте обезьянок и чертиков. Если начальство направляло ему на заключение какое-нибудь дело, он неделями держал его в столе и на все напоминания отвечал, что вопрос слишком сложен и требует детального изучения дополнительных материалов. Предложения, реализация которых шла бы на пользу советскому строю, на благо народу, Риекстынь критиковал и отводил, подкрепляя свои возражения множеством фактов, статистическими данными и статьями закона. Наоборот, любое не продуманное до конца предложение, принятие которого приводило бы к путанице и недовольству, горячо им поддерживалось.
Начались пожары. Горели лесопилки, склады, загорались фабрики. Но всегда это происходило «по непредвиденным причинам»…
Когда проводилась реорганизация системы оплаты труда, наркомат поручил Риекстыню подготовить этот вопрос, но он тормозил тарификацию, путал категории и всеми силами старался оттянуть введение сдельной оплаты на предприятиях. Рабочие не знали, сколько им причитается за выполненную работу. Все преимущества новой системы прогрессивной оплаты труда остались на бумаге, в столе заместителя начальника управления. Даже когда заместитель наркома выразил недовольство такой затяжкой, Риекстынь продолжал гнуть свое:
— Вы хотите, чтобы я напутал в таком важном вопросе? Его надо изучить во всех подробностях. Если мы установим для какой-нибудь категории слишком высокие расценки, потом уже этого не исправить. Как мы объясним рабочим, что завышенные расценки установлены по ошибке и что их надо снизить на несколько рублей? Получится политический скандал.
Он всегда ссылался на политическую сторону дела.
Материалы попадали в тресты с большим запоздании, но и там, случалось, сидел такой же Риекстынь или Вилде, и бюрократическая карусель вертелась снова.
Спекулируя на терпимости советской власти, контрреволюционное подполье зашевелилось.
Глава четвертая
1
Старый Вилде поднялся с первыми петухами. На дворе было еще темно; мелкий дождик шуршал по оконным стеклам. Накинув на себя что попало, лишь бы не рассмешить людей, хозяин, по своему обыкновению, пошел будить батраков. В сенях его догнала жена.
— Слышь, старик, куда ты?
— Куда, куда, — пробурчал он. — Людей будить. До свету, что ли, им дрыхнуть.
— Ты в своем уме, отец? Кого будить-то? Пургайлис и Бумбиер теперь ведь сами хозяева, ты над ними не властен.
Точно пелена спала с глаз Вилде, и он вспомнил, что все теперь по-другому, не так, как было еще месяц, неделю и даже несколько дней тому назад. Хозяин затворил дверь, вернулся в комнату, повесил на крюк пиджак и, надувшись, как индюк, присел на край кровати.
— Ложись, отец, поспи, — уговаривала его жена. — Девок я сама разбужу и с коровами управлюсь. Тебе после всех огорчений надо отдохнуть.
Вилде молчал. Не в его привычках было отвечать на расспросы, когда он был не в духе. Вилдиене посуетилась еще немного, поглядывая с опаской на мужа, и вышла. В кухне началась приглушенная возня. Стучали коромысла, звенели подойники. Дворовые собаки перебрехивались с соседскими.
Оставшись один, Вилде застонал от злости. Вот бы сраму было, если бы он постучался к батракам! Пургайлис не упустил бы случая посмеяться: «Перепутали адрес, гражданин Вилде, не вчерашний ли день здесь ищете? К вашему сведению, здесь живет новый хозяин, Пургайлис, ха-ха-ха!»
«Погоди, я те еще покажу! — грозится мысленно Вилде. — Долго ты не просидишь на этих десяти гектарах. Как прусака ошпарю… В бараний рог согну».
Несколько дней тому назад в усадьбе Вилдес произвели раздел земли: отрезали двадцать гектаров. Нельзя сказать, чтобы отошли лучшие участки, если не считать надел Бумбиера. Землемер оказался человеком сговорчивым. До обеда, пока отмеряли десять гектаров Бумбиеру, ставили межевые знаки, поговорить с ним не удалось. Председатель землеустроительной комиссии ни на шаг не отходил от землемера и во все вмешивался. Поэтому Бумбиеру и достались две пурвиеты самой лучшей огородной земли и семь пурвиет пашни, да и под сенокос отвели хороший участок, у самой реки, только потому, что он примыкал к его наделу. Бывший батрак теперь не смел взглянуть в глаза своему прежнему хозяину, как будто в чем-то провинился перед ним.
Но после обеда все пошло как по маслу. Этому в значительной мере содействовала хозяйка, позаботившаяся о вкусном обеде и сладких, крепких напитках. Вилде с веселым лицом угощал членов комиссии, уговаривая их подкрепиться как следует, чтобы после обеда закончить работу. Он сам разливал по большим рюмкам напитки, оказывая больше всего внимания председателю комиссии. Устав от обильного обеда, председатель прилег отдохнуть, и Вилде смог поговорить наедине с землемером, а тот был старинный знакомый, перед которым притворяться не приходилось.
— Слушай, Рудум, ты что это, хочешь меня вконец разорить? — начал Вилде. — Словно не нашел участков похуже. Уж очень у тебя зловредная цепь: при каждом броске — лучший участок долой. Так ты намеришь мне дорогу прямо в богадельню.
— Что я могу поделать? — развел руками землемер, кивнув на спящего председателя. — Глаз не спускает с меня. Если не послушаюсь, пожалуется в уезд…
— Ну, сейчас-то он тебе не помешает. Пока спит, можешь отмерить другому новохозяину. Когда проснется, дай подписать готовый акт.
Землемер был не из новичков.
— Еще наживешь неприятностей… начнет срамить на собраниях. А им только на зуб попадись — такое начнется…
— Ты погоди, Рудум, — вкрадчиво зашептал Вилде. — У меня с весны откармливаются восемь поросят. Выбирай любого. Сам и отвезу, скажи только когда.
— Ну, тогда быстрее за работу… пока спит, — заторопился землемер. — Надо сказать, чтобы не будили.
И пока председатель отдыхал, землемер с Вилде и остальными работниками за несколько часов успели отмерить второй надел — для Пургайлиса. Владением его стала голая залежь, клочок заболоченной земли, поросший ольшаником, и самый плохой участок луга — одни пни. Молодой батрак, работавший в усадьбе только второй год, конечно, не мог претендовать на такую же землю, какая досталась Бумбиеру: тот ведь пробатрачил здесь полжизни. Ничего не поделаешь, что справедливо, то справедливо.
— Уж лучше, Ян, совсем откажись, — всхлипывала жена Пургайлиса (он был женат с весны). — На что тебе болото, что с него получишь? Пусть они им подавятся.
— Не расстраивайся, Марта, — успокаивал еб муж, — я сейчас председателя позову.
— Не велено будить, — напомнил землемер Рудум. — Да вы напрасно спорите. Мы все делаем по инструкции, а там сказано, что землю надо отрезать по возможности так, чтобы не было чересполосицы. Если не верите, сходите в волость, прочтите. Можете отказаться, но я не уверен, дадут ли вам что в другом месте. Желающих получить землицу много.
— Почему вы не нарезали мне пахотную рядом с Бумбиером? — Пургайлис даже покраснел.
— Очень глубоко вклинивается в участок соседа, — стал объяснять Рудум. — В землемерной практике это не принято.
— Что ты орешь, Пургайлис? — вмешался в разговор старый Вилде. — Приложи только руки, и через пять лет твоя земля будет не хуже моей. Хочешь, чтобы мы, старики, лезли в это болото? А что тогда молодые будут делать? Ха-ха-ха! — смеялся он в лицо Пургайлису. Большой живот его дрожал, как студень, маленькие глазки хитро щурились от смеха.
— Видно, ворон ворону глаз не выклюет. — Пургайлис сплюнул и кивнул жене: — Пойдем, Марта, нечего с ними разговаривать.
— Не годится ругать орган советской власти, — покачал головой землемер.
— Советской власти? — Пургайлис посмотрел на Рудума с презрительной усмешкой так, что землемеру стало не по себе. — Я-то знаю, что такое советская власть. Это моя власть, я за нее жизнь положу, если понадобится! А вы… вы проходимцы, вы как камень на дороге встреваете под ноги советской власти, пока вас не отшвырнут в канаву…
У председателя с похмелья разболелась голова, и объясниться с ним не удалось. Рассеянно слушая Рудума, он подписал акт и предложил остальным сделать то же. Когда Пургайлис начал спорить, он вяло ответил ему:
— Не торгуйся, дружок, — как еще заживешь! Всем угодить я все равно не могу. Всегда кто-нибудь будет недоволен.
Едва комиссия уехала, как на хозяйскую половину проскользнул, с картузом подмышкой, Бумбиер. Низенький, тощенький, с седоватой всклокоченной бородкой, он походил на нищего, и это сходство еще усиливалось, когда он начинал говорить тягучим голосом попрошайки:
— Вы только не обижайтесь, хозяин. Разве я что просил у них? Сами навязали, прямо силком: «Тебе полагается, ты батрак, и так далее… Бери, раз дают». Я ведь не гонялся за этими хорошими участками. С меня хватило бы и одной пурвиеты где-нибудь на краю поля, картошку посадить. На что мне столько земли?