Он сел против Руты, закурил папироску и попробовал шутить:
— Что бы ты сказала, Рута, если бы нас с Чундой послали в пионерский лагерь? Меня можно трубачом, а Чунда сошел бы за громкоговоритель.
— Ты бы вполне мог заменить фазана в зоологическом саду, — сухо заметил Чунда. — Галстук у тебя уже есть, осталось обзавестись только пестрым хохолком, а это тебе смастерит из перьев какой-нибудь парикмахер.
«Мы как петухи…» — подумал Ояр, и ему стало стыдно. Он попытался еще пошутить, но все так же неудачно.
Почему-то при встрече с Рутой Ояр терял способность говорить о серьезном и переходил на свои уленшпигелевские шутки[49]. Руте нравились умные люди, умные разговоры, а Чунда умел пустить пыль в глаза. У Ояра это не получалось. Какая-то мальчишеская застенчивость, которая не могла пройти и за годы тюрьмы, заставляла его скрывать свои чувства и заветные мысли под личиной шутника и озорника. Многие поэтому считали его легкомысленным человеком, ветрогоном. Может быть, и Рута так думала? Но изменить свой характер — дело не легкое.
Посидев немного и поняв, что он лишний, Ояр попрощался и вышел. Теперь Чунда мог без помехи рассказывать о своих успехах в уезде. Небритый, неряшливо одетый, он казался Руте олицетворением первобытной силы. Золотые искорки сверкали в глазах девушки.
2
Дня через два Ояр Сникер получил от Чунды записку:
«Будь другом, зайди сегодня в три часа ко мне, в райком. Необходимо сообщить кое-что важное. Буду ждать. В случае неявки прошу сообщить до половины третьего.
Эрнест Чунда. Август 1940 г.».
Ояр скомкал записку, хотел бросить в корзину, но передумал и спрятал в карман.
— Если не пойду, подумает, что обиделся… завидую… — Выдумает еще черт знает что. Но что ему от меня нужно? Может, вздумал подшутить? Ничего, пусть попробует, а я в долгу не останусь.
В половине третьего Ояр запер письменный стол и вышел на улицу. Времени было достаточно, и он посидел немного на берегу канала. По недвижной глади воды, которая казалась темно-зеленой от тени склонившихся над ней деревьев, скользили байдарки. Два белых лебедя кружили против Ояра. Временами они останавливались и застывали на месте, словно позируя перед прохожими, или погружали клювы и длинные шеи в воду, что-то разыскивая там, и потом долго отряхивались. Когда из-за поворота показывалась лодка, они подплывали ближе к берегу, ожидая, когда она проедет мимо, и потом снова принимались за свое мирное занятие, единственной целью которого было утоление голода.
«Какая простая, безмятежная жизнь, — думал Ояр. — Поесть, выкупаться, раз в году вывести лебедят и дождаться следующей весны, чтобы повторить все сначала. А ты?»
Он перебирал в памяти события своей жизни. Детство без родителей, проведенное в приюте, потом работа на фабрике… Учеба по ночам и полная опасностей работа подпольщика, хождение по лезвию ножа. Один неосторожный шаг — и ты пропал. Затем тюрьма, долгие годы в одиночках и общих камерах, мечты о великой победе, которая перестроит жизнь снизу доверху.
Теперь это в прошлом. Теперь можно работать, можно претворять мечту в действительность. У него много прекрасных товарищей, а вот личная жизнь как-то не получилась. Небольшая комнатка окнами во двор, железная кровать, стол у окна и старая полка с новыми книгами. Есть еще одна фотография, групповой снимок, сохранившийся с дотюремных времен. Фотограф разместил группу так, что рядом с Ояром оказалась молоденькая комсомолка Рута Залите. Все они улыбались, им казалось смешным позировать перед фотографом; и улыбка Руты была солнышком, которое годами согревало Ояра Сникера.
Теперь… эх, зачем об этом раздумывать? Теперь появился Эрнест Чунда, с которым он заводит иронические споры в присутствии девушки. Два петуха дерутся! Догадывается ли Рута, понимает ли она? И, если понимает, что она думает про Ояра, когда возле нее нет Чунды?
Часы показывали без пяти минут три. Он встал и направился в райком. Ровно в три он входил к Чунде.
— Хвалю за аккуратность.
Ояр, не отвечая, смотрел на Чунду и Руту, стоявшую у окна. Чунду в первый момент он даже не узнал. Новый бостоновый костюм, белый воротничок, галстук в полоску. Из кармана пиджака выглядывал клетчатый платок, на ногах черные лакированные ботинки. А главное, какой-нибудь час тому назад Чунда побывал в парикмахерской: подбородок гладко выбрит, волосы подстрижены.
Парикмахер приложил руку и к волосам Руты. И не только к волосам. Брови и ресницы ее стали несколько темнее, от чего взгляд казался каким-то чужим. На ней было нарядное светло-зеленое шелковое платье и новые туфли.
— Можно узнать, что все это значит? — спросил Ояр.
— Мы с Рутой решили пожениться, — ответил Чунда. — В половине четвертого нам надо быть в загсе, хотим попросить тебя проводить нас. Нужен один свидетель.
«Только без волнений и без шуточек, — сказал себе Ояр. — Они не должны догадаться о твоих чувствах».
Усилием воли он заставил себя изобразить на лице приятное удивление и протянуть Руте руку.
— Разреши пожелать тебе большого, большого счастья… И тебе тоже, Эрнест. Как это вы незаметно, никто даже не догадывался.
— Что, скажешь — неосновательно сработано? — смеялся Чунда. — Если хочешь знать, то и сейчас еще никто ничего не подозревает. Ты первый узнаёшь.
— А родители Руты?
— Мы решили сказать им об этом потом. Преподнести приятный сюрприз.
Но по глазам Руты Ояр увидел, что Чунда ошибается. Ояр улыбнулся через силу.
Всю дорогу до загса, куда они поехали на извозчике, он шутил не переставая. Добродушно подсмеивался над Чундой, сказал, что теперь ему трудно будет дышать — сороковой номер воротничка слишком тесен для его шеи. Но Чунда был в благодушном настроении и только похохатывал:
— Это только на сегодня. Завтра я всю эту ерунду заброшу в комод и отдышусь.
После регистрации брака Ояр немедленно попрощался с новобрачными.
— Мне надо быть в половине пятого на работе. У меня совещание с директорами фабрик.
— Тогда приходи после совещания, хорошо? — настаивал Чунда. — Посидим у родителей Руты, пообедаем.
— Правда, приходи хоть попозже, — пыталась уговорить его Рута. — Мы будем ждать.
Но Ояр чувствовал, что это говорится только из вежливости.
— Если смогу вырваться, приду. Но вы все-таки с обедом не задерживайтесь, начинайте без меня.
Новобрачные взяли извозчика и уехали. Ояр проводил их взглядом до поворота, вздохнул и перешел на другую сторону улицы. Больше он не улыбался.
У него мелькнула мысль, что надо послать Руте цветов. Он зашел в цветочный магазин, купил целую охапку красных и белых роз и велел сейчас же отослать их на квартиру Руты, а сам направился в райком, к Силениеку.
— У меня к тебе большая просьба, Андрей, — решительно начал он. — Помоги мне уехать куда-нибудь из Риги. Все равно куда.
— С чего это ты? — Силениек с хитрой улыбкой взглянул на него. — Все стараются попасть в Ригу, а ты вздумал бежать? Неприятности?
— Мне здесь тяжело оставаться. Согласен на любую работу, какую укажет партия. Только чтобы это было подальше от Риги.
— Если это так необходимо, к помогу, — сказал Силениек. — Переговорю в отделе кадров ЦК.
Он поднялся со стула, подошел к Ояру и серьезно посмотрел ему в лицо.
— Наверно, что-нибудь, связанное с личной жизнью?
Ояр молча кивнул головой.
— Значит, верно угадал. Но ты духом не падай! Это у тебя пройдет, забудется. Не забудутся только плоды нашей работы, — ты всегда это помни.
Через несколько дней Ояр Сникер уехал в Лиепаю. Он уехал, не простившись ни с Рутой, ни с другими товарищами, и те только после узнали о его отъезде. Никого это не удивило. Партия посылала своих членов туда, где они были больше всего нужны.
3
Джек Бунте не мог пожаловаться на новые времена. Если раньше его тесть с трудом выносил зятя — бывшего агента, то сейчас Бунте стал служить своего рода щитом, которым можно было кое-что прикрывать. Старик все время внимательно следил, с какой стороны дует ветер. Еще не был принят закон о национализации крупных домовладений, торговых и промышленных предприятий, а ему уже стало ясно, что скоро придется расстаться со своим пятиэтажным домом. Такая перспектива не могла его обрадовать, но он был достаточно умен, чтобы не показывать своих чувств.
— Мы люди прогрессивные, — говорил он при каждом удобном случае. — Посредническая контора только формально носит мое имя, на самом деле это кооператив, и все служащие работают в нем на равных началах, получают определенный процент от прибылей. Дом? Ну что дом… Если кто думает, что я видел от него много пользы, то ошибается. Еле-еле натягиваешь на ремонт и амортизацию. Пожалуйста, посмотрите акты подоходного налога: средний служащий — и тот зарабатывает больше моего, а у меня, не забывайте, работает вся семья.