где на месте раны теперь рассекает кожу мягкий белый шрам. – Ни один Инфорсер не пришел выбивать мне дверь. А на моей постели лежит без одежды самая красивая девушка, которую я когда-либо встречал. Так что в общем я бы сказал, что дела у меня идут прекрасно.
Я хмыкаю:
– Ты уже переспал со мной. Во флирте больше нет надобности.
Его глаза озорно мерцают:
– О, флирт – это только начало.
– А я только подумала, что нашла способ заставить тебя прекратить, – говорю я и вдруг моргаю, потому что наконец замечаю, что он не просто так сидит обнаженный у стола. На столешнице стоят с полдюжины сосудов, украшенных керамических емкостей с вырезанными на них рунами, крепко скованных тонкими серебряными цепочками. Ближайший к нему сосуд открыт, и я вытягиваю голову, чтобы увидеть содержимое, которым является… песок, думаю я? Но это самый красивый песок, который я когда-либо видела, песок насыщенного темно-пурпурного цвета с тысячами блестящих золотых частичек, песок, сияющий, как ночное небо. – Чем ты занят?
Игривое выражение сходит с его лица и заменяется чем-то другим, чем-то, что гораздо сложнее прочесть.
– Теперь ты задаешь сложные вопросы.
– Настолько сложные?
Тяжело вздыхая, он опускает два пальца в банку, едва касаясь ее поверхности. Когда он вынимает их, они блестят фиолетовым из-за этого странного красивого песка, а затем он очень аккуратно проводит вниз по руке, оставляя за собой спиральный след. Вот как он наносит эти руны.
– Я мог бы ответить тебе, что я просто расписываю руки в традиционном стиле Ксинтари. Или я мог бы сделать что-то гораздо более безрассудное. – Он проводит кончиками пальцев по внутренней стороне запястья, оплетая его, как браслетом. Всего на секунду он вспыхивает ярким, мягким импульсом силы. – Я мог бы рассказать тебе правду.
Атмосфера между нами снова напряжена, и она пробирает меня до костей. Мы уже переступили черту прошлой ночью, но есть еще один предел, более охраняемый ото всех. У меня по-прежнему есть секреты от него. А у него – от меня.
– Полагаю, мы уже за гранью безрассудства, – наконец произношу я.
– За гранью, – подтверждает он, заканчивая с одной рукой и переходя ко второй. – Полагаю, ты уже заметила, что моя магия отличается от твоей.
– Ты не пользуешься локусами, – говорю я, вспоминая, как он рассекал воздух только своими руками. – Те из ящика стола, которыми ты пользуешься на занятиях…
– Уловка, чтобы обмануть маровианцев. – Он закрывает крышку пурпурной банки и открывает другую, наполненную пылью, пылающей красным подобно самому знойному закату. – Я могу ими пользоваться. Но я не нуждаюсь в них. И Божьей метки у меня тоже нет.
– И ведь правда. – Я не задумалась осмотреть его тело, потому что меня отвлекло… его тело… но он прав. На нем ни единой татуировки. – Выходит, источник твоей магии – эта пыль?
Он кивает, осторожно обводя спиралью тыльную сторону руки.
– Если вы, Волшебники Маровии, верите, что ваши Боги одарили вас своей кровью, что она течет в вас и дает вам силы, то в моем королевстве все по-другому. – Он сжимает челюсть. Когда он снова начинает говорить, его голос низок, приглушен и почти не отличается от шепота. – Наши Боги живут глубоко внизу, в огромном дворце в самом сердце Земли. Они нашептывают нам во снах, одаривают нас водой, плодородием деревьев, драгоценными камнями и золотом. – Он заканчивает с рукой и закручивает крышку банки обратно. – И они даруют нам это.
– Магическая пыль.
– Пепел Богов, – поправляет Талин. – Самый могущественный элемент в мире, сильнее любого клинка и непредсказуемее любого урагана. – Он ставит сосуд к остальным. – В сердце королевства возвышается гора Ксанрея, великий вулкан, что достигает глубин мира, до самых земель Богов. Через этот вулкан они благословляют народ Империи этим пеплом.
– Так это подобно Божьей метке… только снаружи? – Я стараюсь звучать непринужденно, но в моей голове роится множество предположений. – Ты наносишь пепел на кожу, и потом ты можешь соскальзывать в Пустоту? И этот пепел просто выбрасывается горой?
– Нет. – Талин качает головой. – Он не просто «выбрасывается». Его сбор требует спуститься в глубь горы. Спуск по отвесной стене, по неустойчивым камням и мимо кипящих бассейнов и расплавленной породы коварен. Совершить его – ритуал посвящения для всех членов королевской семьи, которым исполняется шестнадцать. Кто-то возвращается с почетом, с даром пепла, с подношением королевству. Остальные погибают. – Он тяжело сглатывает, уперевшись взглядом в свои руки. – А кто-то, что ж, кто-то настолько труслив, что не может даже решиться.
– Талин?..
Он смотрит на меня с улыбкой, излучающей боль.
– Когда настал мой черед… Когда пришло мое время спуститься в Ксанрею, я облажался. Я не знаю почему. Я сражался, я убивал, я смеялся, глядя в глаза смерти. Но при взгляде в темноту, через тот дым, пепел и жар… Я не смог заставить себя сделать это. Мое тело мне не повиновалось. Я стоял там час, а затем сдался и сбежал. Позор в глазах моего отца… – Он возвращается к банкам с пеплом, тяжело вздыхая. – Я соврал тебе, Алайна. В ночь, когда мы встретились. Не награда для меня быть здесь. Это наказание. Унижение. – Он выгибается на кресле, подражая старому дребезжащему голосу своего отца: «Если ты не можешь почтить наших Богов, если ты недостоин наших традиций, то почему бы тебе не пойти жить к язычникам, а? Посмотрим, как тебе там понравится!»
Мне сложно совладать с эмоциями. Я не знаю, с чего начать.
– Мне так жаль, Талин…
Он прочищает горло, а затем преображается обратно в наглого и улыбчивого принца, которого я привыкла видеть.
– Не извиняйся. В каждой неудаче кроется возможность для чего-то большего. Одну я нашел здесь. Тебя.
– Правда?
– Мой отец ненавидит маровианцев, но больше всего он презирает Грандмастера Мэдисона. Он считает его самым настоящим тираном, варваром, стоящим презрения, который оскорбил его при встрече, который угрожал нашему королевству войной, если бы мы не согласились на его предложение о торговле. Когда я понял, что его сын среди нас, то невзлюбил его из принципа. Но ты… ты осветила мне путь. – Его улыбка ослепительно сияет белизной. – Если Мариус и Авангард проиграют в Великой игре, это станет глубочайшим унижением для них, для обоих Мэдисонов. Они оба прилюдно опозорятся, их статус и власть пошатнутся. А я смогу вернуться домой в почете.
– Так вот для чего все это, – произношу я, прозревая. Он здесь не в качестве дипломата или наблюдателя. Он ведет собственную игру, у него тоже есть своя миссия. Все, что он сделал, каждый выбор, каждое сказанное им слово служат цели, восстановлению своего статуса, его возвышению в собственном королевстве. Как и все здесь, карабкается вверх, даже если его лестница совсем иная.
Я никак не могу подступиться ко всему сказанному. Моя