Читать интересную книгу Льды уходят в океан - Пётр Лебеденко

— Как пушинку! — Спохватилась: — Я ить на четвертом месяце. Загубишь младеня!

Осторожно опустив ее на пол, Захар сказал:

— Собирайся. Пойдем на свою заимку, там жить будем. — Спросил, заглядывая в глаза: — Не боишься? Одни в тайге будем, только зверье кругом…

— Со зверьем легче, чем с людьми, — ответила Анфиска. — Да и ты ж рядом. А с тобой — я хоть на край света.

Пока Анфиска собирала сумки-котомки, Захар смазал лыжи, разделил пополам имеющиеся в доме патроны, отсыпал половину дроби, пороха, снял со стены свое ружье, проверил его. Потом вырвал из замусоленной тетрадки лист бумаги и огрызком карандаша написал отцу письмо:

«Здравствуй, батя. От сына твоего Захара Федотыча. Во первых строках собчаю, што ухожу на совсем от тибя. Потому как ни существует взаимной любви меж нами. Будем жить с Анфиской в тайге. Я тебе бью низкий поклон за все, но нас с Анфиской больше не трогай. А если задумаешь мешать нашей счастливой жизни, то обижайся на сибя. Свое ружжо и собаку Блесну забирам с собою, потому как они мои оба и потому как в тайге, сам понимать, никак нельзя. На том кончаю письмо, прощай от миня и Анфиски тебе и сестре Анисье. Твой бывший сын Захар Федотыч Гуляев и моя жена Анфиса Гуляева. Сего дня, 1928 год».

Сложил письмо вчетверо, хотел уже сунуть под лампу, но потом опять развернул, дописал:

«А прощенья моего тибе и Анисье за загубленного человека не будет во веки веков. Зверями вы жили, зверями и помрете».

3

Больше десяти лет, отрезанные от мира вековой тайгой, они прожили в охотничьей избушке. И это были самые счастливые для них годы.

И Захар, и Анфиска любили свою тайгу, они не могли даже представить себе существования вне ее и не могли понять другой какой-либо жизни, кроме жизни в тайге. Тайга кормила их, одевала, растила их дочку Полянку, которую они ласково называли Полянкой: она была веселая и звонкая, как поляна, на которой стояла их избушка.

Нет, тайгу они не променяли бы даже на райскую жизнь. Захар так и говорил: «В раю, поди, нет никакого зверья, а без зверья как же?..»

Захар не узнавал Анфиску. Свежесть тайги будто передалась ее глазам, улыбке. И он не удивлялся такой разительной перемене. Он и сам, разорвав липкую паутину прошлой кержацкой жизни, словно родился заново. И заново начинал жить…

Полянке шел девятый год, когда отец впервые взял ее на охоту. Правда, стрелять она умела — Захар частенько учил ее этому искусству, но до сих пор стреляла Полянка по чучелам белок и птиц, мастерски изготовленных отцом. А тут — настоящая охота! Она будет стрелять из своего ружья, подаренного отцом на день рождения. И Блесна, уже постаревшая, но еще довольно сильная и резвая, будет искать для нее белок…

Было совсем темно, когда Полянка, боясь разбудить отца и мать, слезла с полатей и вышла из избы. Тайга только-только проснулась. Покряхтывали-потрескивали совсем сонные ели, молодые сосенки тянули иззябшие руки к снегу («Пора умываться», — сказала им Полянка), зевала, растягивая рот до ушей и лениво виляя хвостом, Блесна.

Далеко за тайгой повис тонкий серп месяца, и, сколько Полянка ни смотрела на него, он висел все на том же месте. «Наверно, зацепился за ель, — решила она. — Потому и не уходит».

Натерев снегом лицо, Полянка вернулась в избушку. На ощупь отыскала спички и подожгла дрова, сложенные в печке с вечера. Сухие поленья занялись дружно, в нос ударил густой дух смолы.

Проснулись отец и мать. Захар, вспомнив обещание взять Полянку на охоту, засмеялся:

— Не спала, поди?

— Немного спала, — ответила Полянка. — А ты вставай, батя, пора уж белковать идти.

Они быстро позавтракали, взяли с собой харчишек и ушли в тайгу. Захар прокладывал лыжню, Полянка шла следом. А Блесна убежала вперед и долго не давала о себе знать. Но вот издалека донесся лай, Захар остановился, прислушался. Потом поманил рукой дочку, горячо прошептал:

— Белкует. Айда быстро.

Захар увидел белку сразу же, как только взглянул на дерево, под которым прыгала собака. Зверек сидел на длинной ветке и с любопытством разглядывал Блесну, не проявляя никаких признаков беспокойства. Через несколько секунд увидала белку и Полянка. Глазенки ее загорелись, она вся напружинилась, тоже стала похожей на зверька. Захар быстро поставил сошку, положил в развилку ствол ружья, сказал:

— Стрели.

Это была первая ее добыча. Она сама, придя домой, сняла со зверька шкурку, высушила и, когда отец уходил в село, положила ее в его сумку.

— Букварь на нее купи, батя. Грамоте буду учиться.

С тех пор Полянка стала хорошей помощницей отцу.

Стреляла белок, научилась ладить капканы на соболей, распутывать хитроумные следы лисиц. И так же, как отец и мать, любила тайгу, не представляя себе, что где-то есть и другая жизнь, несхожая с той, в которой жила она.

4

А через два года, когда Полянке минуло уже десять, случилась беда, навсегда легшая тяжелым грузом на душу Захара Гуляева.

Говорят, люди сердцем чуют несчастье. Болит оно вроде заранее, ноет. А вот Захар ничего не чуял в тот день, когда собрался в село, чтобы сдать там пушнинку и закупить охотничьих припасов, да керосину, да спичек…

Позавтракав, попрощался с Анфиской и с Полянкой и, уже стоя на пороге, вдруг сказал:

— А ты, дочка, не хочешь пойти? Заночуем в селе, картину-кино поглядим… Айда?

Полянка с радостью согласилась. Еще бы! Три года назад к ним приезжал усатый дядька из заготконторы, сказал, что там Захару Гуляеву премия есть: патефон и два десятка пластинок. Хотел захватить — не дали. На месте, мол, вручим, торжественно.

Тогда и поехала Полянка в районный центр вместе с отцом и усатым дядькой. И тогда же отец впервые повел ее в кинотеатр, где она увидела и Черное море, и какие-то диковинные деревья, и почти голых людей на песке, и еще всякую всячину. Восторга-то сколько было! Целых полгода только разговоров: «Мам, а волна ка-ак набежит! Те двое, что целовались, ка-ак напужались да в сторону! А корабёль носом под волну, брызги — шр-р-р! Страсти-то какие!»

Отец сказал:

— Гляди, штоб не пищать. Двадцать пять верст идти — не щи хлебать.

— Дойду, батя. По тайге вона сколь бегаю — и ништо. Дойду-у!

В село они пришли почти за полночь. Два раза пришлось отдыхать в тайге, один привал был особенно долгим: притомилась все-таки Полянка. Хотя и не жаловалась, но отец видел: плетется еле-еле, чуть с ног не валится.

А когда добрались до Дома крестьянина, Полянка взмолилась:

— Давай, батя, картину-кино завтра глядеть будем. А то вдруг засну там — пропадет все.

Захар согласился: завтра так завтра. Сегодня и механики, поди, уже спят, какое кино глухой ночью?

На третий день чуть свет тронулись домой. Против обыкновения, Полянка была грустная и точно замкнулась в себе. Захар не приставал с расспросами. «Это от кино, — думал он. — Вот все в ней уляжется — разговорится».

Но она так и не разговорилась. Только в полдень, когда присели закусить, спросила:

— Батя, когда зверь убивает другого зверя, это ему еда. А когда человек убивает человека?

— Не всякий человек — Человек, дочка, — ответил Захар. — Есть люди похуже зверей… Страшные есть люди на земле…

— Много таких? — спросила Полянка.

— Немало. — Помолчал, вспоминая что-то, и повторил: — Да, немало, дочка… Давай-ка дальше шагать, мамка твоя небось давно нас выглядывает.

К заимке подходили к вечеру. Оставалось всего полторы-две версты, когда Полянка вдруг остановилась, с тревогой поглядела на отца.

— Ты чего? — спросил Захар.

— Чую што-то, батя. Вроде бы гарь. Ты не чуешь?

Захар потянул носом, тоже встревожился. Гарь. И тянет со стороны заимки. Господи, не беда ль какая?!

— Ну-ка, давай свою сумку, налегке прытче пойдешь, — сказал Захар. — Не отставай.

Полянка едва поспевала за ним. Бежала, спотыкаясь и падая, отец помогал ей подняться, тащил за руку.

А гарь все шибче и шибче била в ноздри, будто где-то совсем рядом пылал огонь. И жарко было обоим, не то от огня, не то от тревоги.

Неожиданно из-за просеки выбежала Блесна. Бросилась сначала к Полянке, лизнула ее руку, потерлась о ноги, потом — к Захару. Шерсть на ней была опалена, кустики седых бровей подгорели. Захар присел, спросил:

— Ты чего, Блеснушка?

Собака легла на брюхо, жалобно заскулила. Тогда Захар бросил сумки и не по тропинке, которая виляла туда-сюда, а напрямик, через чащобу, побежал к заимке. Собака обогнала хозяина и, поминутно оглядываясь на него, помчалась вперед.

…Он не сразу понял, что произошло. Или не хотел понимать, оставляя себе искру надежды. Потому что без этой искры он должен был упасть и больше не подняться. Подняться у него не хватило бы сил — он это знал. Знал твердо…