Прованс*
У колодца
Из моря вышло кроткое солнцеИ брызнуло в сосны янтарной слюдой.Беру ведро и по светлой тропинкеСпускаюсь вниз вдоль холма за водой.А сзади фокс, бородатый шотландец,Бредет, зевая, за мной по пятам.Здравствуйте, светло-зеленые лозы!Шелест ответный бежит по кустам…Над пробковым дубом промчалась сорока,Внизу, над фермой завился дым…Вот и колодец — за старою фигой —Замшелые камни кольцом седым.Ведро, звеня, опускается в устье,Так сонно пищит чугунный блок.Сквозь щит ежевики склоняешься к устью:Дрожит и плещется темный кружок,—Как будто во влажную душу природыЗаглянул ты в ранний безмолвный час…Упруго взбегает тугая веревка,В оцинкованном лоне студеный алмаз.Голубеет вода переливным лоском,Тихо качает ржавым листом…Прикоснешься губами, пьешь — не напьешьсяИ мысленно вертишь кентаврским хвостом.Ты, фокс, не зевай, городская собака!Взгляни, как ветер кудрявит лозу,Как с гулким звоном вдоль светлой дорогиПроходят тучные овцы внизу…Пойдем-ка к дому тихо и чинно.Все крепче свет на сосновых стволах,И яро скрежещут, проснувшись, цикадыВо всех зеленых, лесных углах.
Ферма
Весь дом обшит навесами —Щитами камыша.Кот на щербатом столикеРазлегся, как паша…Петух стоит задумчивоСреди своих рабынь.Сквозь темный лоск шелковицыЛикующая синь.Лук тучными гирляндамиСвисает вдоль стены.Во все концы симфонияБескрайней тишины…Под лапчатой глициниейНа древнем сером пнеСидит хозяйка дряхлая,Бормочет в полусне…Она не знает, старая,Что здесь над ней вокругЗемное счастье тихоеСомкнуло светлый круг…Два олеандра радостноКачают сноп цветов,Мул на дорогу соннуюКосится из кустов.Стеною монастырскоюСо всех сторон камыш,И море блещет-плавитсяВ просветах хвойных ниш.
На холме
Разлив остролистых каштанов,Над ними — пробковый дуб,А выше — гигантские сосныВздымают по ветру чуб.Сторонкой угольщик старыйС мешком спускается вниз.Качнулся игрушечный парусНад блеском сияющих риз.Лежу на прогретых щепках…Под скрежет цикадных пилХотя б провансальский лешийСо мною мой хлеб разделил…Ау! Но из бора ни звука.Не видит, не слышит. А жаль…Мы б слушали строго и молча,Как ржет за ущельем мистраль.Мы б выпили вместе по-братскиИз фляжки вина в тишине,И леший корявою лапойМеня б потрепал по спине.Должно быть, застенчивый малый,Зарывшись за камнем в хвою,Зелеными смотрит глазамиНа пыльную обувь мою.Ну что же, не хочет — не надо…Я выпью, пожалуй, один.За ветер! За светлое море!За мир провансальских долин.
<1930>В осенний день*
Сквозь небесное сито весь день моросилТусклый, серенький дождик.Хлопья туч паутиною рваной носилисьНад Северным морем…Мы бегали к морю прощаться —Смеялись, толкались,Писали на старых купальных будкахСвои имена,Махали, как дураки,Хмурому морю платками…Итальянец, быть может, завыл быОт этой бескрайней мглы,От ив прибрежных, пронизанных мокрою пылью,От диких скудных песков,—А мы обнимали глазами серый залив,Серые будки, нашу серую дачку,Даже серый, заплеванный грязью забор.И запах прели:Сыроежки, промокший вереск, кленовые влажные листья,—Въелся нам в складки души и портпледовНа долгие годы.Бутылка пуста, но вино было густо:Вспомни, закрой глаза и вдохни…
И вот теперь: юг, Прованс — благодать…Но только небо обложат низкие, круглые тучи,И синее море станет графитным,И песок закурится в дюнах,Свиреля знакомым северным свистом,А над холмами дымная опустится мгла,И ветер сырой во всех кустах залопочет,С усмешкою слушаешь жалобыФермеров здешних и рыбаков:«Ах, какая погода! Какая, сударь, погода!»В предчувствии долгих дождей душа оживает,Как белый медведь в осенний холодный деньВ своем парижском бассейне…Даже банки с грибами в лавках местечкаВдруг стали родными —А летом глаза на них не смотрели.Жду не дождусь:Плеска, журчанья, мокрого блеска коры,Гулкого плача воды, струящейся с кровли,Запаха глины размытой,Улиток, ползущих вдоль липкой скамейки…Вереск ожившийСиреневым дымом холмы расцветит,И бодрая осеньПротянет волнистые пряди туманаИз Прованса —К далекой северной дачке…
<1930>В рыбачьем местечке*
Русалки в широких матросских штанахРазвинченно бродят по пляжу.Семейство марсельцев, обнявшись в волнах,Взбивает жемчужную пряжу…У будки прилизанный юноша-сноб,На камень взобравшись отлогий,Пытается встать для чего-то на лоб,Мохнатые вскинувши ноги.Под зонтом, усевшись на клетчатый плед,Спиной к облакам и заливуКакой-то соломенно-бронзовый шведЕст с детской улыбкою сливу.Вскипает волна — темно-синий удав,Весь берег в палатках узорных,И дети, испуганно губы поджав,На осликах едут покорных…Но вот из-за бора летит гидроплан,Косые снижаются лыжи,Скрежещет гигантской цикадою станИ вихрем несется все ниже:Взметнулась снопом водяная межа —И дамы, собаки и детиБегут, спотыкаясь, пища и визжа,К свалившейся с неба комете.
* * *
За пляжем у тихой дремотной лукиТемнеют дорожками сети,—Пингвинами ходят вдоль них старикиИ ноги волочат, как плети.Носы их багровы, тела их грузны,На них пояса, как подпруги…Часами недвижно сидят у сосны,—Что больше им делать на юге?А их сыновья, мускулистый народ,Надвинувши лихо береты,Играют в шары, наклонившись вперед,Полуденным солнцем прогреты.У мола цветные домишки в тени,Над трубами дым, словно вата.Не раз рисовали мы в детские дниТакие домишки когда-то…Томится густой виноград на стене,Чуть дышат под окнами шторки,И кот созерцает, как в сонной волнеПолощатся дынные корки…На скамьях кружок молчаливых старух —Красавиц былых привиденья.Их руки не в силах согнать даже мух,Иссохшие руки-поленья…И вдруг повернулись: с курортной чертыЗашла в шароварах наяда,Гримасой сжимаются дряблые ртыИ столько в гримасе той яда,Что сам Вельзевул, покраснев, как морковь,Закрылся б плащом торопливо…Но дева чуть морщит безбровую бровьИ бедрами вертит лениво.Девчонка-подросток со вздохом глухимНа гостью глядит городскую…За лесом крылатый корабль-пилигримВрезается в синьку морскую.
1931Разъезд*
I
Дрожит осенний воздух винный.Бескрайно море. Тишина.В последний раз на пляж пустынныйПриходит Настя Дурдина.
В воде студеной плещет робкоПорозовевшею стопой…Опять в Париж — массаж, и штопка,И суп с перловою крупой.
Бор скован сизой полутьмою,На каждом камне — Божья кисть…Но что же делать здесь зимою?Не камыши ж на пляже грызть.
Она в раздумье полусонном…Под рокот ласковой водыПариж не кажется ей лономЗабот, несчастий и нужды,—
Ни муравейником бездушным,Ни злой мансардною тюрьмой:Душа плывет путем воздушнымТуда — в Париж… К себе — домой…
Волна качается лениво,Сливая в пляске янтарейУют осеннего заливаС каморкой серенькой в Отей.
II
Мул везет по шоссе чемоданы,—Навалили горой — наплевать…Чужестранцы… Наедут и схлынут.А другие приедут опять.
В чемоданах купальные тряпки,И спиртовки, и русский роман.А вверху жестяная коробкаТарахтит, как лихой барабан.
На двуколке французская бабаСонным басом кричит на мула.Ветер старые фиги качает,Над холмами пушистая мгла…
А вдоль пляжа бредут русопеты.Дети тащат под мышкой кульки,Старичок в допотопном пальтишкеНа ходу поправляет носки.
Кто-то в море заехал ботинком,Чертыхнулся и сел на песок.Худосочная хмурая деваОбернулась на дальний мысок.
Вот и будки — стоят, как солдаты,На пустое глядят казино.Пальма жалкие перья топорщит,В море — холодно, пусто, темно…
Посчитались: никто не растаял.Старичок зонтик с палкой связал.За платаном игрушечный домик,Бледно-розовый тихий вокзал.
1931В Борме*