— Благодарю, — сказал Мервин. — И давно оттуда?
— Полтора года.
Рядом с ним появилась стройная шатенка, синеглазая, ярко накрашенная. Поцеловала Тэйлора в щеку, взяла под руку.
— Тина, моя невеста, — представил ее тот. — А это парень, о котором нам с тобой говорили.
Тина молча оглядела Мервина. Он хотел спросить, кто и что о нем говорил, но не успел.
— Вечная невеста, — сказала она, невесело улыбаясь. — До его поездки во Вьетнам, во время и после я все еще его невеста…
— А что? — засмеялся Тэйлор. — По-моему, отличное состояние. Как у астронавта невесомость!
Тина взяла у него пустой стакан, налила немного виски, выпила с отвращением.
— Вот всегда так. — Тэйлор состроил гримасу. — Пьет как отраву, смотреть тошно.
— Только первые три, — запротестовала девушка, наливая себе еще. — Только первые три…
— Ладно уж, — примирительно сказал Тэйлор. — Пойду принесу жратву.
— Мистер Тэйлор… — Мервин отхлебнул виски. — Он где-нибудь служит? Или у него свой бизнес?
— Мистер Тэйлор служит?! — удивленно переспросила Тина, и по ее тону Мервин понял, насколько смешным показался ей его вопрос. — Мистер Тэйлор…
— Я здесь, здесь, — проговорил тот, протягивая Тине и Мервину тарелки с сандвичами. — О чем идет речь?
— Он спрашивает, не служишь ли ты? — сказала Типа.
— Ах это! — Тэйлор махнул рукой. — Слушай, нет возражений называть друг друга по имени? Так вот, дорогой Мервин, я служу — преданно и беззаветно — лошадям!
— Да, Рэй отслужил ее величеству королеве и теперь служит ее величеству лошади, — сказала Тина. — И служит воистину преданно!
— Она ревнует меня к лошадям, — проговорил Тэйлор. — А лошади эти кормят и меня и ее. И даже поят. И даже счета на бриллианты, которые моя невеста носит на пальчиках, в ушах и на шее, оплачивают без особых возражений. Ты когда-нибудь на скачках играл, Мервин?
— Нет, — признался тот. — Был раза два еще ребенком с отцом на ипподромах. Вот и все мое знакомство со скачками.
— Быть этого не может! — вскричал Тэйлор. И тут же понизил голос почти до шепота: — Считай, что тебе фантастически повезло. Я, Рэй Тэйлор, посвящу тебя во все тонкости и хитрости скачек! За один день ты сможешь выиграть тысячу, пять, десять тысяч долларов!
— Но могу и проиграть, — возразил Мервин.
— Проигрывают идиоты и невежды! В скачках, как и в любом другом бизнесе, только прирожденный олух будет делать ставку в надежде на одно везение. Великая наука и тяжкий труд — вот что такое скачки!
— А почему именно меня решил ты посвятить в эту великую науку? — Мервин улыбнулся.
— Почему тебя? — переспросил Тэйлор, жуя сандвич. — Хотя бы потому, что ты прошел сквозь тот же вьетнамский ад, что и я! И потом… ты веришь в мужскую дружбу с первого взгляда? Не в любовь к женщине — это гроша ломаного не стоит! Нет, именно в мужскую дружбу?
— Не знаю, — сказал Мервин.
— За дружбу ветеранов! — Тэйлор поднял свой стакан, посмотрел в глаза Мервину.
В половине одиннадцатого они перебрались в один из портовых ресторанов. Свободных столиков не было. Но новые знакомые Мервина знали здесь всех, и спустя несколько минут они уже сидели в отдельном кабинете. Ни есть, ни пить никому не хотелось. Однако блюда сменялись блюдами и вина винами.
Вопреки правилам официант принес бутылки коннектикутского кукурузного виски «Бурбон», лондонского джина, окландской водки «Борзой». «Вообще-то крепкие напитки подаются только в баре», — улыбнулся он, подхватил брошенную Тэйлором пятидолларовую бумажку, поклонился, исчез.
Рэй пьяно улыбался, цедил «Бурбон» на льду, лениво заедал жирными устрицами.
— Мервин, ну почему ты не ухаживаешь за моей невестой? — капризно спрашивал он, выдавливая сок из ломтика лимона на устрицу и ловко подхватывая ее деревянной палочкой. — Тина обожает мужское внимание!
Синие глаза Тины стали почти черными, на бледной коже шеи проступила нежно-голубая жилка. Мервин сосредоточенно изучал содержимое своего стакана. Ему казалось, что он сидит в этом ресторане целую вечность. Этот Рэй, эта Тина — кто они, откуда? Не все ли равно…
На эстраде выступала аргентинская труппа. Дородная певица закатывала глаза, горячо шептала в микрофон о бурных ласках южанок. Ритмичные танцоры — «прямые наследники братьев Александер» — исполняли свои номера старательно и бесталанно. Потом появился пожилой жонглер в потертом трико. Завершив кое-как несложные манипуляции с булавами и мячом, он трижды безуспешно пытался удержать на лбу шпагу, на острие которой находилась вращавшаяся тарелка со стаканом воды. Так и не добившись успеха, он удалился, беспомощно улыбаясь и кланяясь. Публика проводила его дружными аплодисментами.
— Седины жалеют! — неодобрительно поморщился Тэйлор. — А зря, клянусь святым Николасом, зря! Высшим проявлением гуманности было бы усыплять всех старше пятидесяти — можно даже с почестями. Столько людей стало на земле, что и молодым негде повернуться!
— А когда тебе самому исполнится пятьдесят, — с неприязнью сказал Мервин, — и тебя тоже усыпят, это будет гуманно?
— Ну, пока мне исполнится пятьдесят, закон об усыплении можно будет отменить! — Тэйлор захохотал.
— Рэй бескорыстно любит на этом свете лишь одного человека — себя! — без тени улыбки объяснила Мервину Тина,
— Ты забыла лошадей! — смеясь, воскликнул Рэй. — Ты забыла лошадей!
Когда Тина и Мервин привезли уснувшего еще за столом Рэя к нему домой, небо заметно посветлело. Дом достался Тэйлору по наследству: довольно просторный особняк с двумя спальнями, гостиной, кабинетом и комнатой для гостей.
Тина с трудом втащила Рэя на второй этаж, уложила на кровать. Спустившись вниз, она, тяжело дыша, бросилась в кресло.
— До чего он тяжел, когда пьян, — пробормотала она. — Разве разденешь такую тушу? В чем есть валится на покрывало и сразу начинает храпеть.
Она ушла в ванную комнату, а Мервин, насыпав из мешка, стоявшего у входа в кухню, древесного угля в камин, поджег тонко наструганные сухие дощечки. «Камин в Окланде — какая блажь! — усмехнулся он. — Здесь и в самый разгар зимы, в конце июня, пятнадцать градусов тепла, прохладнее не бывает». И все же было приятно сидеть у этого неяркого огня, ворошить щипцами угли.
Мервин задремал…
Когда он открыл глаза, в доме стояла сонная, безмятежная тишина. В ярде от него на диване сидела Тина. Она поджала под себя ноги, медленно расчесывала влажные густые каштановые волосы. Капли воды блестели на лбу и щеках девушки. На ней был прозрачный утренний халатик. Он был распахнут, и Мервин разглядывал тело Тины, не чувствуя ни стеснения, ни неловкости. Мервин искренне любовался ею, как любовался бы талантливой скульптурой в галерее.