о ком говорилось в телеграмме моего племянника Стэнли.
– Телеграмме?
– Да. Мои планы изменились, и я вернулась в Лондон вчера, вместо того чтобы приехать сегодня вечером, и не успела я войти в дом, как пришла телеграмма, подписанная «Укридж», из деревни, где я жила это время. Она предписывала моему секретарю вручить джентльмену, который придет сегодня утром, наброски речи, которую мне предстоит произнести на банкете Клуба Пера и Чернил. Полагаю, телеграмма – часть какого-то нелепого розыгрыша, затеянного моим племянником Стэнли. И я полагаю, мистер Коркоран, что вы – тот джентльмен, о котором в ней говорится.
Ну, такие выводы я мог парировать хоть весь день напролет.
– Какое странное предположение! – сказал я.
– Вы считаете его странным? Тогда почему же вы сказали моему дворецкому, что мой секретарь вас ожидает?
– Видимо, он меня не так понял. Он производит впечатление, – добавил я надменно, – не слишком сообразительного типчика.
На краткий миг наши глаза встретились в безмолвном поединке, но опасность миновала. Джулия Укридж была цивилизованной женщиной, и это не позволяло ей развернуться. Пусть люди говорят, что хотят, об искусственности современной цивилизации и презирают ее лицемерность, но нельзя отрицать, что она обладает одним великим достоинством. При всех своих пороках цивилизованность не позволяет воспитанной даме, занимающей высокое положение в литературном мире, обозвать человека, как бы, по ее мнению, он того ни заслуживал, вруном и дать ему раза в нос. Руки мисс Укридж подергивались, губы крепко сжались, глаза заполыхали голубым огнем, но она совладала с собой и пожала плечами.
– Так что вы хотите узнать о моем лекционном турне? – сказала она, выкидывая белый флаг.
Мы с Укриджем договорились поужинать вместе в «Риджент грилле» в этот вечер и отпраздновать счастливое завершение его бед. Я пришел на рандеву первым, и мое сердце облилось кровью от жалости к моему другу, когда я заметил, с какой безоблачной беззаботностью он пробирается к нашему столику. Я сообщил ему роковую весть, как мог мягче, и он съежился, будто выпотрошенная рыбина. Ужин был не из веселых. Я прилагал всяческие усилия в качестве радушного хозяина – потчевал его изысканными яствами и забористыми молодыми винами, но и они его не утешили. Единственной его данью застольной беседе, если не считать редких междометий, была фраза, которую он произнес, когда официант вернулся с сигарочницей:
– Который час, Корки, старичок?
Я взглянул на мои часы:
– Ровно половина десятого.
– Примерно сейчас, – глухо произнес Укридж, – моя тетка начинает просвещать старушенцию.
Леди Лейкенхит никогда, даже в лучшие свои моменты, не производила впечатление искрящейся жизнерадостности, но, сидя напротив нее за чайным столом, я подумал, что выглядит она даже мрачнее обычного. Она выглядела как женщина, удрученная тяжким известием. Собственно говоря, она выглядела точь-в-точь как женщина, которая получила от тетки человека, который старается войти в ее почтенную семью путем брака, исчерпывающие о нем сведения.
В подобных обстоятельствах не так-то просто было поддерживать разговор о ’мгомо-’мгомах, но я не сдавался, и тут случилось то, чего я никак предвидеть не мог.
– Мистер Укридж! – доложила горничная.
Что Укридж оказался тут, было само по себе поразительным, но что он впорхнул с тем же видом всеобщего любимца здешних мест, какой отличал его при нашей первой встрече в этой гостиной, превзошло все эмпиреи самого невероятного. Меня до мозга костей потрясло, что человек, который накануне вечером, когда я с ним расстался, больше всего напоминал остов корабля на рифе, теперь ведет себя с веселой непринужденностью уважаемого члена семьи, и наконец я осуществил то, к чему примеривался всякий раз, когда пользовался радушием леди Лейкенхит, – я опрокинул мою чашечку чаю.
– Думается, – возвестил Укридж с извечным своим неукротимым оптимизмом, – это пойло может сотворить чудо, тетя Элизабет.
Я уже снова балансировал чашечкой на блюдечке, но это нежное обращение опять ее опрокинуло. В таком ошарашенном состоянии, в котором пребывал я, только очень опытный жонглер мог бы успешно управляться с миниатюрными чашечками и блюдечками леди Лейкенхит.
– А что это такое, Стэнли? – спросила леди Лейкенхит с искрой интереса в голосе.
Они наклонились над бутылкой, которую Укридж извлек из кармана.
– Какая-то новинка, тетя Элизабет. Только-только поступила в продажу. Рекомендуется как незаменимая панацея для попугаев. Возможно, имеет смысл попробовать.
– Чрезвычайно мило, Стэнли, что ты позаботился привезти ее, – сказала леди Лейкенхит с теплотой в голосе, – и я непременно проверю ее действие, если у Леонарда начнется еще один приступ. К счастью, теперь он снова почти стал самим собой.
– Чудесно!
– Мой попугай, – сказала леди Лейкенхит, включая в разговор и меня, – вчера перенес совершенно непонятный припадок, для которого я не нахожу объяснения. Ведь его здоровье всегда было удивительно крепким. Я переодевалась, собираясь на званый обед, и потому не присутствовала при начале приступа, но моя племянница, очевидица происшедшего, рассказала мне, что Леонард вел себя крайне необычно. Внезапно он без всякой причины разразился громкой песней, затем оборвал пение на середине такта, словно теряя сознание. Моя племянница, удивительно добросердечная девушка, разумеется, крайне встревожилась и побежала за мной. А когда я спустилась, бедненький Леонард прислонялся к стенке клетки в позе полного изнеможения и мог выговорить только «возьми орешек». Он несколько раз повторил это тихоньким голосом, а потом закрыл глаза и свалился с жердочки. Я просидела возле него полночи, но теперь, к счастью, кризис как будто миновал. И сегодня днем он вновь почти обрел свою светлую бодрость и говорил на суахили. А это верный признак, что он хорошо себя чувствует.
Я принес свои соболезнования и поздравления.
– Особенно грустно то, – сочувственно сказал Укридж, – что это случилось именно вчера и помешало тете Элизабет побывать на банкете Клуба Пера и Чернил.
– Как! – К счастью, я уже поставил свою чашечку на стол вместе с блюдечком.
– Да, – с сожалением сказала леди Лейкенхит. – А я так предвкушала, что познакомлюсь там с тетушкой Стэнли. С мисс Джулией, романисткой. Я уже многие годы ее горячая поклонница. Но пока Леонард оставался в этом ужасном состоянии, я, естественно, не могла его покинуть. Его нужда была превыше всего. Мне придется подождать до возвращения мисс Укридж из Америки.
– В следующем апреле, – вздохнул Укридж.
– Если вы извините меня, мистер Коркоран, я, пожалуй, пойду погляжу, как там Леонард.
Дверь за ней закрылась.
– Малышок, – торжественно начал Укридж, – разве это не свидетельствует со всей определенностью, что…
Я укоризненно посмотрел на него:
– Ты отравил этого попугая?
– Я? Отравил попугая? Конечно, я не отравлял этого попугая. Все объясняется добрым, но необдуманным поступком, совершенным из чистого альтруизма. И как я собирался