сама, потому что она не была хороша в том, для чего была рождена. Он хотел сказать это вслух, слова вертелись у него на кончике языка, но он знал, что они причинят ей боль, поэтому он вытер рот и встал, чтобы уйти, но Персефона последовала за ним.
— Я думала, мы договорились, что не будем бросать друг друга, когда злимся?
Ее слова остановили его.
— Разве ты не просил, чтобы мы проработали над этим?
Он повернулся к ней лицом и честно ответил:
— Просто я не особенно взволнован тем, что моя возлюбленная продолжает писать о моей жизни.
— Это мое задание, — сказала она, защищаясь. — Я не могу просто остановиться.
— Это не было бы твоим заданием, если бы ты прислушалась к моей просьбе.
Она скрестила руки на груди, и он не мог не позволить своему взгляду упасть туда, но то, что она сказала, привлекло его внимание больше, чем ее грудь.
— Ты никогда ни о чем не просишь, Аид. Всё приказы. Ты приказал мне не писать о тебе. Ты сказал, что будут последствия.
— И все же, — сказал он со всем возможным восхищением. — Ты все равно пошла на это.
Она не боялась его. Она была редкой породы.
— Я должен был этого ожидать.
Он пальцем откинул ее голову назад.
— Ты непокорна и зла на меня.
— Я не…
Он прервал ее, обхватив ладонями ее лицо. — Должен ли я напомнить тебе, что я чувствую вкус лжи, дорогая?
Он уставился на ее губы, проводя по ним большим пальцем, и тихо сказал:
— Я мог бы целовать тебя весь день.
— Никто тебя не останавливает, — ответила она, ее губы коснулись его губ, когда она говорила.
Он усмехнулся и сделал так, как она хотела — поцеловал ее. Обняв ее за талию, он поднял ее на стол и встал между ее ног. Он обрабатывал каждый сосок через ее пеплос, пока они не стали твердыми, как бусинки, в то время как его руки опустились между ее бедер, чтобы исследовать ее атласную плоть. Вскоре она уже звала его по имени, широко расставив ноги на краю его обеденного стола, запрокинув голову, оставляя шею напряженной и открытой. Он целовал ее там, посасывая кожу, пока она не приобрела пурпурный цвет, и когда она кончила, он убрал пальцы и поднес их ко рту.
Аид застонал.
— У тебя такой вкус, как будто ты принадлежишь мне.
Улыбка тронула уголки ее губ, но она опустила голову и отвела взгляд.
— Не смущайся, — сказал он, приподнимая ее подбородок, чтобы она встретилась с ним взглядом.
— Мы будем говорить так, как говорят влюбленные.
Ее глаза потемнели.
— А как говорят влюбленные?
Он помолчал мгновение, а затем ответил:
— Честно.
Она пристально смотрела на него, ее ноги все еще были раздвинуты, словно приглашая его. Она выглядела милой и возбужденной.
— Ты хочешь честности? — прошептала она хриплым голосом, от которого у него по спине пробежала дрожь.
— Однажды ты сказал, что сотрешь память об Адонисе с моей кожи. Ты поклялся в этом, выжег свое собственное имя на моих губах. Теперь я сделаю то же самое. Я сотру память о каждой женщине из твоего разума.
Дорогая, хотел сказать он. Ты единственная женщина в моих мыслях. Но он молчал, пока она давала свою клятву, его сердце и член набухали с каждым гребаным словом. Она обвила ногами его талию, упираясь пятками в его задницу.
— Я хочу, чтобы ты был внутри меня, — сказала она. — Трахни меня, произноси мое имя, когда кончаешь. Мечтай обо мне, и только обо мне, всю оставшуюся вечность.
— Да, — прошипел он, когда его бедра подались вперед. Это было все, чего он хотел, молитва, на которую ответили Судьбы, и поскольку он дал ей именно то, о чем она просила, он молился им и угрожал им.
Заберите ее, и я уничтожу этот мир. Заберите ее, и я уничтожу вас. Заберите ее, и я покончу со всеми нами.
Когда они вышли из столовой, он сделал это с улыбкой на лице, и мысли о ее статье меньше раздражали его, так что он чувствовал, что это была своего рода победа. Он вывел Персефону наружу, их пальцы переплелись, и позвал Танатоса.
Бог Смерти появился мгновенно, его бледные черты ярко выделялись на фоне черных одежд. Когда он появился, выражение его лица было суровым, и Аид предположил, что это потому, что бог готовился, что его вызвали, чтобы обсудить Сизифа. Смертный тяжело давил на их умы.
Но затем его взгляд остановился на Персефоне и смягчился.
— Мой господин, моя госпожа.
Он поклонился.
— Танатос, у леди Персефоны есть список душ, с которыми она хотела бы встретиться. Ты не мог бы сопроводить ее?
— Я был бы польщен, милорд.
Аид использовал их вплетенные руки, чтобы притянуть ее к себе.
— Я оставлю тебя на попечение Танатоса.
— Я увижу тебя позже? — спросила она, и ее откровенная надежда заставила его улыбнуться.
— Если ты пожелаешь.
Он провел губами по костяшкам ее пальцев, и ее щеки покраснели. Он тихо усмехнулся, подумав, что она не так быстро краснела, когда он лежал между ее бедер и пил ее сладкую страсть.
Затем он исчез.
ГЛАВА XXII
ГОРЬКАЯ СДЕЛКА
Покидать Персефону было последним, чего хотел Аид. Если бы Сизиф все еще не разгуливал на свободе, угрожая его будущему с прекрасной Богиней Весны, он бы этого не сделал, но факт оставался фактом: смертный все еще был в бегах, и удержание Мага организации в плену не привлекло Триаду, как он думал. Аид не был уверен в их мотивах, но он чувствовал что-то неладное из-за их участия.
Было неизбежно, что силы восстанут против богов. Они приходили во всех формах на протяжении всей истории — ученые и скептики, атеисты и богохульники.
Аид понимал негодование богохульников. Они негодовали на богов за их дистанцированность и отвергли их правление, когда те пришли на Землю, и у них были на то причины. Очень немногие из богов выполняли свою работу, никогда не произнося слов пророчества или важности. Сам Аид никогда не поощрял смертных верить в блаженную вечность в Подземном мире. Вместо этого они проводили свое время, играя со смертными для своего развлечения, натравливая их друг на друга в битве.
И все же Триада была другой. Триада была организована, и их тактика причиняла вред невинным людям. Раньше они взрывали бомбы в общественных местах, а после этого требовали знать, почему боги не остановили их, если они