Из 25 млн. финно-угров планеты в сегодняшней России живет всего только около 3 млн., однако, и это обстоятельство весьма немаловажно, эти 3 млн. человек представлены довольно значительным количеством этносов, а именно 16 народами, пять из которых имеют свои национально-государственные, а два — национально-территориальные образования. Остальные разбросаны по всей территории страны. По данным переписи 1989 г., в СССР насчитывалось 3 млн. 184 тыс. представителей финно-угорских народов. Из них численность мордвы составляла 1 млн. 73 тыс. человек, удмуртов — 715 тыс., марийцев — 644 тыс., коми — 336 тыс., коми-пермяков — 147 тыс., карел — 125 тыс., хантов — 22 тыс., вепсов — 12 тыс., манси — 8 тыс., ижорцев — 0,5 тыс. Кроме того, здесь проживало в 1989 году 46 тыс. эстонцев, 47 тыс. финнов, 2 тыс. саамов, 6 тыс. венгров, других представителей малочисленных финно-угорских народов и этнических групп, таких, как сету, ливы, водь и др{607}.
Итого, 200 млн. восточных славян и около 4 млн. финно-угров, если рассматривать территорию бывшего СССР, а она, в принципе, и совпадает с территорией Российской цивилизации. Если же брать территорию Российской империи, то 9 млн. финно-угров, поскольку Финляндия одно время входила в ее состав. Здесь есть, что сравнить. При этом следует отметить, что восточнославянская этническая среда вовсе не является агрессивной и не стремится ассимилировать малые народы. Если бы дело обстояло иначе, то финно-угры оказались бы ассимилированы еще в средневековые времена и к настоящему времени от них не осталось бы и следа, впрочем, как и темы для пересудов о происхождении великороссов.
Так же как нельзя выделить некоторые специфические финно-угорские антропологические черты, присущие всем финно-угорским народам, так же нельзя утверждать и об общей типологии финно-угорских языков. Так, к примеру, пермские, обско-угорские, мордовские и марийские языки являются агглютинативными языками, а в прибалтийско-финских, самодийских языках, и в особенности в саамском, имеются заметные элементы флексии. Здесь следует пояснить, что агглютинативный (приклеивание морфем) грамматический строй свойственен так же тюркским языкам, а вот флективный{608} — индоевропейским.
Приведем еще несколько примеров. Количество согласных фонем в литературных пермских языках доходит до 26, тогда как в финском языке их всего 13. Языки уральской семьи отличаются разнообразием в системах ударений, в прибалтийско-финских оно падает на первый слог, в ненецком и коми-пермяцком языке ударение разноместное, в удмуртском языке оно, как правило, падает на последний слог слова.
Различия в грамматике финноугорских языков разительны. В венгерском языке насчитывается более 20 падежей, тогда как в средне-обском диалекте хантыйского языка всего 3 падежа. Но особенно разительны различия уральских языков в области синтаксиса. Синтаксис прибалтийско-финских, саамского и мордовских языков напоминает синтаксис индоевропейских языков, тогда как синтаксис самодийских, обско-угорских может быть назван синтаксисом тюркского типа.
Каков же будет вывод? По словам видного финноугроведа Б. А. Серебренникова: «На протяжении своей длительной истории отдельные уральские языки подвергались влиянию языков других народов, которые оставили заметные следы в их лексике, а отчасти и в их грамматическом строе»{609}. Что касается влияния уральских языков на русский, то оно несравненно меньше, чем влияние на него тюркского, английского, немецкого и латинского.
Как утверждает В. О. Востриков: «Несмотря на длительное русско-финно-угорское взаимодействие и ассимиляцию русским населением ряда финно-угорских племен… каких-либо ощутимых изменений в фонетической и грамматической системах русского языка не произошло (немногие изменения в фонетике и грамматике, которые можно действительно приписывать финно-угорскому влиянию, носят узколокальный характер…). Единственная сфера, где надежно выявляется финно-угорский субстрат — русская диалектная лексика…»{610}.
Н. С. Трубецкой указывает: «Несмотря на многовековое сожительство великоруссов с угро-финнами, в великорусском языке можно указать лишь самое малое число финских слов, да и то обычно не выходящих за пределы какого-нибудь географически ограниченного областного словаря»{611}.
За разрешением вопроса о влиянии финно-угров на этногенез великороссов следует также обратиться к данным этнографии, к примеру, к монографии крупнейшего советского этнографа чл. — корр. АН СССР Д. К. Зеленина (1878–1954 гг.) «Восточнославянская этнография», которая была издана в 1927 году в Германии, а в России же только в 1991 году. Данная работа до сих пор остается непревзойденной по широте охвата и глубине проработки материала. Д. К. Зеленин утверждает: «Еще и в наши дни довольно широко распространено мнение, что русский народ появился в результате смешения славян и финно-угорских племен. С этой точкой зрения ни в коем случае нельзя согласиться»{612}.
По словам Д. К. Зеленина: «Массовая ассимиляция финноязычных групп началась очень поздно, во всяком случае, значительно позже того времени, к которому русская народность уже сформировалась. Сами обрусевшие финны отличают себя от русских, так же как отличают их и их соседи. Народ не забыл, что он иного происхождения, и сохранил своеобразие языка и быта. Напротив, у настоящих русских мы не находим никаких заметных следов смешения с финно-уграми ни в языке, ни в традиционной культуре. Все финноязычные племена, упоминаемые в древних русских летописях, сохранились до нашего времени, и даже под своими прежними названиями… Если вспомнить, что многие финноязычные группы под влиянием ислама тюркизовались и теперь называются татарами, тептерями и башкирами и что, с другой стороны, многие из них погибли от эпидемий и в борьбе с суровой природой севера и с соседями, то нельзя не удивляться, что им все-таки удалось в столь тяжких условиях сохраниться в качестве самостоятельных народов»{613}.
Обычно российские историки, тот же В. О. Ключевский, утверждают о чуть ли не свойских отношениях туземных финнов и мигрантов-славян при колонизации последними некоторых восточноевропейских территорий. Увы, но эти отношения в древние времена не отличались какой-то особой теплотой. Во всяком случае Д. К. Зеленин рассматривает их с большой долей скепсиса.
«Идиллически мирная колонизация русскими Северовосточной Европы, заселенной раньше финноязычными племенами, — это одна из созданных историками легенд. Стоит только вспомнить колонизацию русскими вятских земель, происходившую в более позднее время и более известную, чтобы составить себе ясное представление о том, как эта колонизация проходила. Вотяки и черемисы жили на берегах Вятки испокон веков, здесь были их города. Теперь они живут в лесистых и болотистых местностях вдали от берегов Вятки и от других больших рек»{614}.
Известный современный историк A. Л. Никитин идет дальше и называет пресловутую «колонизацию» исторической легендой и утверждает, что «в Восточной Европе, за исключением таежной зоны, племена финно-угорской группы языков появляются очень поздно. К берегам Балтики они выходят не раньше конца I тысячелетия до нашей эры, в более южных районах останавливаются на левом берегу Волги, и только по Оке да в районе Саратова и Пензы им удается несколько вклиниться в древний и монолитный массив индоевропейцев»{615}.
Однако вернемся к нашим волосовцам.
Сейчас следует сделать предположение, что большая часть волосовского населения Волго-Окского междуречья благополучно пережила фатьяновскую и абашевскую эпохи и во вполне добром здравии вступило в железный век. По отношению к волосовцам я настаиваю именно на словах фатьяновская и абашевская эпохи, подразумевая, что под сменой данных культур следует понимать развитие этноса, составившего волосовскую культуру, а не его уничтожение.
К великому сожалению мы не имеем антропологического материала дьяковской культуры, точнее сказать, эпохи. Дело в том, что дьяковцы сжигали своих мертвых, каковой обряд является типичным для индоевропейских народов, но ни в коем случае не является типичным для финно-угорских. У славян он фиксируется даже во времена ПВЛ.
«А Радимичи и Вятичи и Северяне единъ обычай имуть, живяху в лесехъ, якоже и всякий зверь, ядоуще все нечисто, срамословие в нихъ предъ родители и племяни не стыдятся, брацы не бывахоу в нихъ, но игрища межи селы, и схожахоуся на игрища и на вся бесовьскаа плясаниа и тоу умыкааху себе жены, с неюже кто свечався, имяхуть же и по две и по три жены. И аще кто оумряше оу нихъ, и творяахоу трызну надъ нимъ и по семъ творяху кладоу великоу и возлежать на кладу мертвеца и сожгуть и посемъ, собравше кости, и вложать в судиноу малоу и поставляхоу на столпехъ на поутехъ, еже творять Вятичи и до сего дне. Сей же обычай имоуть и Кривичи и прочий погани, не ведуще закона Божиа, но творяще сами себе законъ»{616}.