Читать интересную книгу Научи меня летать - Виктория Шавина

Госпожа Одезри нахмурилась и отвела взгляд.

Рассветное Солнце запуталось в рыжем тумане над далью. Уан Каогре внимательно присмотрелся к крепости, глубоко вдыхая тревожный, сладковатый запах утра.

— Неудавшаяся каменная мозаика, — сказал он первому советнику. — Вот на что это похоже.

Свита осталась во дворе, её окружили любопытные, но недружелюбные воины уана Келефа. Двое из них провели чужого правителя по коридорам, глухим, тёмным и пыльным, остановились у одной из дверей на втором этаже и отворили её, не стуча. Каогре скользнул взглядом по потёртому ковру на полу, пустому раздражающе-жёлтому креслу. На столе, массивном и старом, в беспорядке валялись перья, обереги, свитки и пёстрые камни.

Без лишней торопливости старик перешагнул порог. Дверь стукнула, закрывшись за ним. Женщина, похожая на неприступную крепость в платье, которое не пристало носить безродным чужакам, отвернулась от окна. Она поклонилась так низко, как позволяли ей корсет, металлические пластины на лифе и обручи под юбкой. Уан Каогре, сощурившись, уставился на её немытые волосы — их тёмный рыжий цвет вызывал у него отвращение; затем перевёл взгляд на длинное и бледное лицо, всё в точках — не болезнь ли? Безвкусная вышивка на одежде, дешёвые украшения, а уж рост! «Отец её ребёнка — либо слепец, либо пьяница», — заключил старик.

Хозяин крепости поднялся из кресла. Каогре, наконец, посмотрел на него и замер, ощутив озноб от дурного предчувствия. Сожаление и понимание пришли слишком поздно.

С горькой улыбкой старик наклонил голову:

— Благодарю за гостеприимство, уан Кереф, — хрипло выговорил он. — Ваш переводчик здесь? Так давайте начнём.

Весен и Сил'ан стояли рядом на стене под палящими лучами Солнца. Сторожевой, созерцая из гамака эту добровольную пытку, неодобрительно ворчал. Стражники и воины, сбежавшие от жестокого светила в тень навесов, удивилялись чужому безрассудству.

Зеленоватое полуденное Солнце безмятежно сияло над песками. У горизонта справа колебалось кисейное облако пыли.

— Я его не таким себе представлял, — признался Данастос после долгого молчания.

Яркие глаза Келефа скрылись под ресницами.

— Сколько бы человек ни колотил в запертые двери, ему остаётся только умереть у порога или смириться и уйти прочь, — ответил он тихо.

— Прошлое нельзя ни вернуть, ни изменить, — согласился маг. — Уехать в самое пекло — подумать только. Отчего не подождать до вечера, или он боится сумерек?

— У него дрожали руки.

— Что? — Данастос изумлённо развернулся к Сил'ан.

— Ты слышал, — ровно заметил тот.

Маг усмехнулся, встряхнул волосами и, как и прежде, уставился вдаль. Келеф всё молчал, тогда весен заговорил вновь, доверительным тоном:

— Знаешь, ведь он разбил Каяру-уана, все были наслышаны о Каогре. Даже я. И все считали его величайшей угрозой. Я ожидал встречи с необычным человеком, в некотором роде — больше чем человеком.

— Мало тебе меня? — улыбчиво прищурился уан.

— Какое самомнение, — хмыкнул Данастос, вздохнул и продожил серьёзно. — Всё время, пока мы говорили, я смотрел на него, пытался различить хоть тень величия, избранности — чего-нибудь. Но, право, так и не увидел разницы меж ним и, к примеру, старейшинами наших деревень.

Келеф едва заметно покачал головой:

— Парва-уан говорил: человек не знает себя. И в десять, и в тридцать, и в пятьдесят он думает, что останется всё таким же. Он не предвидит, что может выбиться из сил, а годы успеха приведут его к краху — он почему-то не сделает последнего шага к вершине или, напротив, получит то, что давно ему не нужно.

Данастос хмыкнул и переспросил иронично:

— Парва-уан? Весены и летни чужие. И мне не слишком-то лестно, что ты для себя равняешь их и нас.

— Дан, — Келеф ласково коснулся щеки весена кончиками пальцев, — вы одной крови.

Тот сотворил несогласный жест.

— Кровь здесь ничего не решает, — убеждённо высказался он. — У нас не осталось общего по духу: мы стремимся ввысь, они — хуже зверей. Таков итог сотен лет, и его не отменишь. Они умрут у порога. Я понимаю, в чём ошибался, — добавил он. — Слава — не то, что может превратить человека — тем более летня — в высшее существо.

— Тебе бы с Сэф поговорить, — недовольно откликнулся Сил'ан. — Они любят рассуждать о высших и недостойных, но меня этот вопрос оставляет равнодушным.

— Он тебя злит.

Уан капризно поджал губы:

— Даже если так.

Данастос вытер пот со лба рукавом мантии.

— Пойдём уже, — попросил он. — Я не хочу вонять, как госпожа Одезри. И надо ещё посмотреть, не набрался ли я от неё насекомых.

Дитя Океана и Лун одарило мага задумчивым взглядом из под ресниц:

— Ты иди, разыщи детей и Вазузу. Когда будете готовы уезжать — скажи мне.

Едва весен ушёл, Сил'ан развернул голову назад и с интересом посмотрел во двор. Маг скрылся за углом, ткань одного из навесов колыхнулась, раздвинулась, пропуская стройную фигуру немолодой уже женщины, одетой в белое платье летней. Она быстро огляделась и вздрогнула, встретив взгляд уана. Келеф поманил её рукой, и ведунья торопливо поднялась на стену.

— Вы, наверное, хотите знать, почему я пряталась от мужа? — негромко спросила она, подходя.

— Чтобы поговорить со мною без него. Сказать то, что он не одобрит. Стоит ли?

Вазузу закусила губу, сжала руки.

— Мой повелитель… — летни запнулась и нахмурилась, смело посмотрела Сил'ан в глаза. — Мой повелитель, — повторила она уверенно. — Вне всякого сомнения, вы верите моему мужу больше, чем мне, и скорее прислушаетесь к нему. Я всего лишь женщина, и рискую вызвать ваше неудовольствие, но есть то, чего он — мужчина и маг — никогда вам не скажет.

Келеф молча смотрел на неё. Вазузу чувствовала, как иссякает её решимость. Она обратилась за поддержкой к своей стихии и заговорила, словно в омут бросаясь:

— Вы дурно поступили с юным Одезри, мой повелитель. Знаете ли вы, каково это: быть брошенным, нелюбимым? Мать боится его — она хотела «идеального младенца» вместо живого человеческого существа, в котором от зверя всегда немало. Хин разочаровал её ожидания, в сердце госпожи Одезри их сменили отчуждение и злоба. А для ребёнка это стало шоком — вот почему Хин не испытывает привязанности ни к одному человеку. Вместе с тем одиночество вызывает в нём ужас, ему кажется, что он не принадлежит к этому миру, а всё происходящее вокруг — не более чем сон.

Его окружают холодность и жестокость, и он лишь отвечает на них по-своему, учится выживать. Однако, он не переменится и когда повзрослеет — маски и приёмы, за которыми он прячется от нас сейчас, навсегда останутся частью его натуры. Он ждал вашего возвращения год, понимал и не хотел верить, что вы не вернётесь. Потом пришло отчаяние и, наконец, он подчинился тому, что не в силах был изменить. Покинутый, он делает всё, чтобы привыкнуть к разочарованию и брошенности. Пытаясь сдержать боль, он перестаёт жить — уже ничего не желает, ни к чему не стремится, обращается против собственных потребностей, против себя самого. Он так старается ненавидеть вас, но больше всего он ненавидит себя и уже давно. Единственные мечты, которые у него остались — мечты о смерти.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});