Взяв в руки чашку с блюдцем, он быстро выпил чай, пока тот не остыл. Стоя у камина и наслаждаясь теплом, он снова услышал стук в дверь – такой же негромкий, но несколько более решительный, чем раньше. Услышав, что можно войти, в дверях опять появилась фигурка Эммы. На этот раз девушка выглядела менее робкой: Адам посмотрел на нее, и воспоминание снова ожило в нем, хотя он по-прежнему не мог связать его с чем-либо определенным.
Их глаза на мгновение встретились, и оба не в силах были оторвать взгляда друг от друга. „Да она совсем меня не боится! – подумал Адам с внезапно озарившим его удивлением. – Она просто меня ненавидит!” И он первым отвел взгляд. „Да он просто низкий и подлый негодяй! – в свою очередь подумала Эмма. – Живет за счет труда других”, – и ее юное сердце задрожало от гнева, вспыхнувшего, казалось, с новой силой.
– Мергатройд просил сказать, что дети ждут вас в малой гостиной, сквайр. – Ее голос на сей раз звучал более твердо.
Она крепко вцепилась в дверь, чтобы чувствовать опору, необходимую ей после второй затрещины, которой наградил ее дворецкий в „воспитательных” целях.
Адам кивнул, не понимая, однако, за что эта странная, но привлекательная девушка так его ненавидит без всякой вины с его стороны. Эмма повернулась и тихо вышла, не взглянув больше на него, и Адам не мог не отметить про себя, что она больше не пытается делать реверанс. Похоже, ей не надо повторять ничего дважды и она никого не боится – он понял мгновенно и бесповоротно с присущей ему интуицией, хотя совершенно не знал ее, не знал, что она обладала чувством собственного достоинства и силой воли, жесткой и неукротимой. Пока он раздумывал над тем, что ему только что приоткрылось, мимолетное воспоминание вновь вернулось к нему, туманное, но неотступное, словно призрак, преследующий наше сознание. Как ни старался он ухватить его, сфокусировав на нем свое внимание, оно никак не давалось ему. В конце концов он вынужден был сокрушенно пожать плечами и заставить себя, примирившись с поражением, выбросить его из головы, как не заслуживающее внимания. У него были куда более срочные дела.
11
Вскоре Адам уже входил в малую гостиную – упругим шагом, спокойный и сдержанный. Неожиданно он налетел на один из хрупких маленьких столиков, стоявший недалеко от входа. Ему удалось подхватить его вместе со стоявшей там статуэткой пастушки из мейссенского фарфора до того, как они упали на пол. Ставя их на место, он раздраженно ругнулся себе под нос.
Посмотрев на дворецкого, который стоял у буфета, ожидая, когда можно будет подавать завтрак, сквайр негромко произнес:
– Пожалуйста, Мергатройд, уберите отсюда этот столик. Найдите для него другое место. Мне все равно где. Просто, чтоб его здесь не было. Я постоянно на него натыкаюсь.
– Хорошо, сэр, – ответил дворецкий, поправляя крышки на многочисленных блестящих серебряных блюдах.
Адам, сев за стол, поглядел на двух своих детей, находившихся уже за столом.
– Доброе утро! – сказал он мягко.
Джеральд что-то промычал в ответ, а Эдвин отодвинул стул, быстро поднялся и подошел к отцу. Он ласково поцеловал его в щеку и произнес с лучезарной улыбкой:
– Доброе утро, папа!
Адам улыбнулся своему младшему и нежно похлопал его по плечу. Разочарование жизнью и женитьбой можно было сравнить разве только с его глубоким разочарованием в детях, хотя он по-настоящему нежно относился к Эдвину, более симпатичному, чем его старший брат. К тому же тот был внешне поразительно похож на Адама.
– Как жизнь, старина? – ласково спросил Адам. – Надеюсь, тебе получше? – И быстро добавил, увидев бледное лицо сына: – Нам надо только достать краски, чтобы немного порозовели твои щеки, Эдвин. Думаю, днем тебе следовало бы покататься верхом или, на худой конец, прогуляться пешком по вересковому лугу. В общем проветриться. Согласен, старина?
– Да, папа, – ответил Эдвин, садясь за стол и аккуратно раскладывая льняную салфетку. – Я и вчера хотел погулять, но мама сказала, что для меня день был чересчур холодный. А ты позволишь, чтобы я сказал маме, что сегодня ты сам разрешил мне гулять? – При этих словах его поразительно взрослое для пятнадцатилетнего подростка лицо радостно засияло.
– Об этом ты можешь не беспокоиться, Эдвин. Маме я скажу все сам, – бросил в ответ Адам, осознавая, что если не принять мер, то мальчик скоро превратиться в настоящего ипохондрика, как его мать.
„ В последнее время я совсем перестал интересоваться, как идут дела у Эдвина, – подумал он, и в его сердце шевельнулось чувство вины. – Надо будет построже следить за сыном”.
Дворецкий между тем поднес к столу большое серебряное блюдо. Смешно расшаркавшись, он церемонно приоткрыл крышку и, стоя возле стула сквайра, продемонстрировал копченую сельдь.
– Выглядит просто великолепно, сэр! – произнес он торжественно. – Уверен, что вам должно понравиться. Можно подавать?
Адам кивнул, с трудом сдерживая чувство тошноты, возникшее при виде копченой рыбы. Резкий запах, исходивший от нее, вызывал в желудке настоящие спазмы. Да, подумал он тоскливо, не надо было ему прошлой ночью пить столько портвейна – он явно перестарался. Пока Мергатройд накладывал рыбу, Адам взял серебряный заварочный чайник и налил себе чашку чая, по привычке положив сахара и долив молока, в надежде, что это поможет ему утихомирить взбунтовавшуюся печень.
– Спасибо, – заставил он себя повернуться к дворецкому. – Вы можете идти. Мальчики положат себе сами. У вас сегодня и так много дел из-за болезни прислуги. Так что занимайтесь ими, Мергатройд.
– Спасибо, сквайр, – ответил дворецкий, унося пустое блюдо обратно на буфет и ретируясь. Джеральд тут же бесцеремонно отодвинув заскрипевший от резкого движения викторианский стул, бросился к буфету; за ним, соблюдая необходимые приличия, медленно двинулся Эдвин, всегда помнивший о хороших манерах.
Как только мальчики вернулись к столу, Адам к своему крайнему неудовольствию увидел, что тарелка Джеральда доверху наполнена, – и чувство тошноты вновь охватило его. Он даже ощутил слабость и легкое головокружение. „Да что ж это такое! Старший сын превращается в настоящего обжору. Надо будет, – решил он, – обязательно поговорить с ним наедине. Не сейчас, а попозже. В свои семнадцать он умудрился стать таким толстяком! Даже смотреть на него и то противно, да еще с его грубыми манерами и вечно хриплым голосом... В самом деле, он весь заплыл жиром – ни одного острого угла, ни одной прямой четкой линии, все тело вроде пончика. И жир кажется таким плотным, как у кита. Прямо склад жира да и только, – подумал он мрачно. – Даже не склад – гора”, – поморщился Адам.