преданность государству и правителю считалась высшим достоинством, главной добродетелью легионеров. Смерть на поле боя была счастьем для любого воина, а смерть от меча за предательство, наговоры – позором для каждого, включая раба, который имел чуть больше прав, чем дворовый пёс.
Предки Диоклетиана были невольниками… И как бы ни противился крови и корням, как бы ни величал себя, на страницах его судьбы всё равно отчётливо виднелось слово «раб». Потому, наверное, мирясь со своим происхождением и помня его, терпеливо относился к пленным, к рабам, находил терпение и силы закрыть глаза, простить их так, как простил сейчас Инри, оставил ему жизнь.
***
Инри бросился на двор и застыл посреди улицы – уже не стоял среди римлян как пленный, беглец, предавший императора легионер. Избавился от проклятия – стал вольным. Горный запах Армении почему-то резко бил в нос – от тоски по тем землям, должно быть.
– Поставить бы на этом всём точку, проснуться бы скорей, как от страшного сна, – прошептал он.
В одиночку Инри отправился туда, куда глядят глаза и смотрит сердце.
– Сердце – хороший и точный компас. Всегда приведёт тебя туда, куда надо.
Стояла хмурая погода, но глаза всё же слепило. Кто знает, может, это ангелы танцевали около христианина, может, это Нуне молитвами простилает ему золотое покрывало дороги? А пока… Прощайте, оливковые деревья!
Он шёл по каменной дороге, напрягая память. Пытался вспомнить, кто он и откуда, корил себя за то, что ум не возрождает даже скудные воспоминания из детства. Запах прокисшего вина и золота стоял в воздухе, и казалось, что тянется он к небосводу: в этом весь Рим, ничего не изменилось за годы отсутствия и плена Инри.
– Странно, но ничего не приходит на ум.
Только образ Нуне, матушки, сестёр, Баграта и Ани – родителей. Кровных не знал и не имел, лишь там, в далёких землях, научился говорить «отец» и «мать» чужим людям. Но чужими они не были. В стенах их дома Инри был счастлив, любим. Но случилось так, что отняли у него это всё – думал, не переживёт. Люди всегда думают, что не переживут того, если у них что-то отнимут. Но переживают. Живут дальше. Другой вопрос: как?
Мамертинская тюрьма со зловонным и противным Туллианумом выбивала всю дурь, весь задор, всю смелость с заключённых, делала их живые лица мёртвыми. Она будто кричала: «Твоя жизнь ничего не стоит! Просто разменная монета!» Но Инри не сломался: доказал себе, что может выжить даже в крошечной квадратной каморке площадью в четыре шага, без солнечного света, без разговоров и нормальной еды. Ему казалась странной и не до конца правдивой доброта Диоклетиана, он ждал от императора внезапного удара в спину, неожиданного приказа: «А сейчас убейте его, покончите со всем этим бредом». Но страшного не произошло. Почему? Почему римский правитель подобрел?
Пока шёл – думал обо всём и не говорил с прохожими людьми. Его интересовала только дорога. Интересная ведь штука – память! Помнил дев-христианок, ради которых шёл на всё, лишь бы уберечь их от дурных глаз да грязных рук; внутри мускулистого тела ныло и болело что-то, что не описать словами, и от этого Инри плакал. Огромные и страшные слёзы текли из глаз бывшего воина. Так выглядит душевное бессилие.
Инри тяжело вздохнул.
Где-то вдали пасли скот. Молодые мужчины на пастбище брали в руки хлеб, отгрызали кусок и, жуя его, разговаривали о жизни, посматривая на пасущихся овец и коров. Тихо и спокойно стало на душе Инри, и он присел отдохнуть после продолжительного пути.
– А что ты хотел, сколько ты сидел взаперти? – сам над собой насмехался христианин. – Конечно, будешь тянуться как старая черепаха. Не стал ты лучше! – рассмеялся Инри. – А мир, наверное, стал?
Рассветы и закаты летали по небу.
Были дни, когда днём стояла ужасная духота, парило, пекло, а ночью холод пробирал до костей. В воздухе витал запах свежих фруктов, жареного мяса, рыбы, чеснока… Где-то танцевали люди, опьяневшие от приторного вина, где-то слышались крики и упрёки, плач матерей. Разные люди встречались на пути Инри, но чаще всего они были добры и щедры к нему – угощали, провожали, сочувствовали, утешали, оставляли на ночлег.
– Интересно, что же ждёт меня дальше? – спрашивал Инри, но ответа так и не находил.
Его молодая душа надеялась встретиться с христианками: хотелось обнять Нуне, прижать её к себе и почувствовать тепло этой удивительной девушки и поблагодарить в её присутствии Господа за то, что послал её ему, казалось бы, пропащему легионеру.
Ночью Инри останавливался (точнее, его останавливали) в гостиных дворах или у верующих людей, а за тёплый приём и мягкую постель он благодарил работой по дому. Ночами молился, как умел: многие молитвы стёрлись из памяти, но усердно он шептал слова, идущие от всего сердца.
А утром снова продолжал идти.
Инри вошёл в земли, ставшие ему родными. Простые дома, уже без высоких и крепких заборов, но всё так же опалённые солнцем, омытые ливнями, рассыпались подле гор, словно мелкие грибы после дождя. У подножья Масиса пасли скот. На вершине горы слышался рокот, казалось, будто сам Ной мастерит там ковчег.
Люди были заняты работой: кто-то занимался приготовлением пищи, кто-то обрабатывал землю, кто-то прял шерсть. Инри закрыл глаза и быстро их открыл: картина не исчезала – он и вправду дошёл! Задумав однажды великое и важное дело – уже никогда не сможешь отказаться от его выполнения, не свернёшь с пути, не сдашься.
– Ни к чему философия! – уверенно произнёс христианин. – Нечего колебаться!
Ни с кем не обмолвился и словом, не смотрел по сторонам, ни о чём не спрашивал местных жителей.
– Я пришёл, – прошептал Инри.
В дом Баграта и Ани пришёл вольным человеком, не боящимся ничего и никого. Готов был умереть, а остался жив и свободен. Стал отпущенником.
– Налей воды, хозяин! Столько дней на солнцепёке, столько дней в пути!
Седовласый армянин трудился в огороде. Родной до боли голос встрепенул его. В мгновение ока он обернулся, невольно выронив из руки мотыгу. Сказать, что Баграт повеселел и ожил, увидев названого сына, – ничего не сказать. Не знал армянин, что делать. Стоял, развёл руки в стороны.
– Добрый день! – Инри подошёл ближе к Баграту, добавив: – Отец.
Баграт заплакал и крепко-крепко обнял своего сына, которого ждал каждый день, надеялся, что тот однажды постучит в дверь его дома, войдёт и останется здесь навсегда. Вопросов у армянина было хоть отбавляй, но сейчас, в сию секунду он не мог вымолвить ни словечка.
– Отец, почему ты молчишь?
– Потому что любовь не нуждается в словах, Сын.
– Я прокручивал в голове множество вариантов нашей встречи. Думал о самом страшном: и чем дольше я об этом думал, тем сильнее отчаивался, тосковал и грустил. Больше всего на свете я боялся не увидеть своих близких. Что мне серое небо над головой без всех вас.
Баграт облизал пересохшие солёные от слез губы.
– Я просил Бога дать мне силы и терпения, чтобы вынести всё то, что свалилось на мою седую голову и твои молодые плечи! Молился я горячо, каждый день пытался достучаться до небес – чтобы Господь хотя бы попытался услышать меня!
– Всё было как во сне… – прошептал Инри. – Но я воин, я боевой ангел!
Баграт отворил дверь названому сыну и добавил:
– В нашем доме всегда было пусто. Теперь вся семья собралась, и вряд ли уже что-то сможет её разъединить!
Инри осмотрелся: дом ему казался ещё красивее внутри, уютнее и роднее прежнего. Хотелось разглядеть каждую доску – когда-то всё это было изломано людьми Тиридата. На столе лежала Книга Книг: Ани бережно положила её на самый яркий и самый красивый лоскут ткани, окружив свежими и пахучими цветами. Смотрел он на книгу и вспоминал, как, будучи легионером, прихватил её с собой, спас от пожара, сохранил и отдал Нуне.
– Ты вновь оставила её мне, – на пару секунд Инри задумался и отвёл взгляд куда-то в сторону. – Сколько же шагов разделяют нас? – спросил он у самого себя, а затем обратился к Баграту