не любили тех, кто нарушает их покой, принося с собой шум, дурные вести или праздность, но уважительно относились к тем, кто приходил за уединением, старостью, смертью или очищением разума.
Мания в горах решила построить воздушный монастырь, фундаментом которого стало бы одиночество и утешение в молитвах. Дошла до горы Сепух и присела на острый выступ, свесив ноги.
– Совершенные скалы…
Они стали ей домом, в котором девушка затворилась и никому не открывала. Жила в пещере одна – вдали от глаз, подальше от шумихи, молилась, просила прощения и прощала. Иногда спускалась к ручьям и, когда спрашивали: «Как тебя зовут, девушка?» – ничего не отвечала или приговаривала: «Безымянная я отныне».
Безмолвие стало для Мании другом: не перебивало её мыслей и речей, слушало, раскрыв уста, помогало и поддерживало.
«А что город? Что жизнь среди людей?» – думала христианка.
На фоне зелени, в которой утопали горы, и воркования птиц жизнь в городах и селениях казалась Мании слишком живой, шумной, опасной. Не знала она о покаянии Тиридата, не ведала, что царь раскрыл глаза и увидел за лицами ненавистных ему фанатиков людей, которые впустили в свои души не армию богов, а лишь одного. Хотела упрекнуть владыку Армении – да передумала, ибо грех упрекать ближнего своего и корить его за содеянное. Пыталась она простить царя и каждый день умирала, вспоминая день казни сестёр и своего спасения.
Крестилась.
Прошло время, и жители Армении крестились вместе с отшельницей Манией. Тех, кто носил под одеждами нательные кресты, не вешали, не обезглавливали, не предавали мучениям. Люди имели право жить такой жизнью, какой живут, спокойно, не боясь получить за неё наказания. Христиане уже не приравнивались к прокажённым и преступникам. Царь признал, что они – люди. Стражи теперь не влетали на своих лошадях на рынки и в дома мирян, не секли мечами верующих горожан, не оставляли их тела на дворцовой площади.
Всё изменилось в один момент. Никто не кричал: «Вырвать им языки!»
Первыми, кто перешёл на сторону христианства, окрестившись в водах Арацани, стали царица Ашхен и царевна Хосровидухт. Женщины, увидевшие весь ужас, творящийся руками царя, а также благодаря наставлениям Григора, отреклись от богов, которым когда-то поклонялись и приносили жертвы, и уверовали в Единого Бога, оставаясь преданными Ему до конца своих дней. Не искали в Нём спасения – искали прощения.
Жрецы, ведуны, посланники богов негодовали: устраивали нападения, бунты, восстания против христиан, жаждали пресечь веру в Господа, не дать ей разойтись по Армении, выйти за её пределы. Царская семья показала своим примером то, что каждый человек имеет право сменить веру, выбрать ту религию, которая ему по душе, которая взращивает семя добра и любви, справедливости и милосердия. Никто не смеет принуждать или навязывать – если тебя зовёт сердце, иди, не сопротивляйся его зову, выбирай своего Бога. Ибо тот эгоист, который твердит, что его мнение – единоверное.
– Вера – это не о силе и не об ударах! Это – о доброте! – кричал Тиридат своему народу. И народ его слушал.
Позже Тиридат издал указ, не только запрещающий уничтожать христиан и всё христианское – владыка Армении также приказал возводить дома божьи, просвещать людей, нести в массы Слово Господа, уважать верующих. О многобожье никто не думал, никто не говорил – оно забывалось, отходило в небытие.
Храмы Арамазда и Михра, Анаит, Тира и Ваагна разрушались, сравнивались с землёй – идолопоклонство не почиталось, более того, царь приказал не смотреть и не оплакивать развалины и места жертвоприношений. Незачем.
Но всегда находились те, кто видел во Христе врага, ненавидел его, презирал: по Армении ходили недруги, клевещущие на Бога, осуждающие Его, желающие переманить христиан, вбить в их головы то, что Бога нет, а христианство – лишь глупая секта. Ужасные слова летели в адрес Христа.
Но собака лает, а караван идёт.
Тиридат поощрял составление христианских книг, посланий святых, проповедей, контролировал то, как пишутся писания, ибо вера христианская претендовала на роль единственной, законной, истинной веры, которая переходила бы из поколения в поколение и возвеличивалась, росла, укоренялась в веках.
– Давно ли было, когда христиане протестовали против императоров, царей, армии и поклонения нашим богам иль нет? Давно ли было, как они подрывали нашу государственность, как враждебно к нам относились? – заводил недобрые разговоры Мелкум, которого Тиридат не устранил, но понизил в должности – сделал его обычным царским служащим.
– Вера и политика не любовники друг другу, – спокойно отвечал армянский царь.
– Мне жрец сказал, что христиане – людоеды и устраивают оргии на своих собраниях! – пищал, словно крыса, Мелкум.
– Может, христиане виноваты и в том, что не идёт дождь или дерево не даёт плоды?
– Всё, что ты разрушаешь, всё то, что было построено в незапамятное время и до тебя, – гневит богов.
– На месте старого всегда вырастет новое!
– Ты разжигаешь веру фанатиков, Тиридат, люди негодуют! – протестовал Мелкум, но царь не замечал его недовольств.
За спиной правителя богохульники и ненавистники встречались на тайных собраниях, обзывали веру христианскую, называли её преступлением, приговором для всех армян, грязью, не понимая её предназначения.
– Это полное и безудержное развращение! – шептали ясновидящие.
– Это проказа, которая поражает нашу землю! – говорили неверующие.
– Это увлекает людей, порабощает их! – закатывали глаза атеисты.
– От них можно ожидать недоброго! – кричали глупцы.
Но великая земля не слушала упрёков и обвинений.
Некогда жестокий Тиридат с годами становился мягче, покладистее, человечнее – не свирепел, услышав сплетни, пресекал попытки Персии раздробить Армению, воспрепятствовать её крещению, давал всему негодному отпор с божьей помощью, шёл к великой цели с благими намерениями – уже не как правитель-тиран, а как верующий справедливый царь, заботящийся о своём народе.
Ашхен давно простила царя и позабыла его влечение, уже не обвиняла и не упрекала в неверности, легкомысленности, предательстве. Просила каждый день здравия своему супругу, просила спасти его и сохранить, просила Господа мирного неба над Масисом. Задерживалась в дворцовой библиотеке, утопала в книгах, поддерживала перепись христианской литературы – царица самозабвенно занималась культурой, религиозным образованием. Её не привлекало больше всеобщее внимание или признание: нравилось оставаться в тени, незамеченной, полюбилась тишина, а потому ушла Ашхен в крепость Гарни – отдалилась от мира сего, молилась, ведя уединённую жизнь. Лишь однажды дошла до неё весть о том, что Армения станет христианской – сам Христос явился к Григору и указал на место, на котором должен быть возведён первый храм Божий.
Одновременно с возведением первого храма Эчмиадзина началось крещение Армении и всего её народа.
– Явился мне Иисус: лик Его был золотым сиянием окутан – светом немыслимым, – начал своё повествование Григор, – спустился ко мне с небес, в руке Его был молот – молот справедливости и Царства всего Небесного.
– Что говорил тебе Христос, Григор? – удивлённо спросил Тиридат.
– Место мне показал, где храм Божий построить, где восславлять Его! – отвечал Григор.
Спустилась на Армению благодать – Христос вошёл в грудь каждого её жителя.
Говорили, что Саркис бросил службу у царя и подался в храм послушником – в память о погибшем друге Вардане верно молился за его мирный покой, отрёкся от богов, от которых когда-то получал милость и ласку, открылся Христу, который дал ему спасение, трудился на благо церкви и восхвалял Господа.
Пристал к храму, в котором служил Саркис, падший человек, грешник – убийца. Присел смиренно у ступеней, устремив взгляд под ноги – от стыда или от страха не мог смотреть людям в глаза, боялся отмщения, самосуда. Услышал он шарканье ног, поднял голову и увидел пред собой армянина с длинной седой бородой.
– Добрый день! – молвил гость.
– Добрый! – ответил Саркис.
– Не прогоняй.
– Ни Господь, ни я не вправе тебя прогнать. Что привело тебя сюда? К Богу редко приходят от большого счастья, ибо что ещё должен просить счастливый человек? Сдаётся мне, что ты пришёл сюда от горя…
– Я лишил жизни человека. Предстал не раз перед судом, гнил в тюрьме, с хворью там боролся.
– Но выжил, – прервал его Саркис.
– Как видишь. Только зачем, ведь живу с запятнанной кровью душой – не живу даже… существую.
– Убийству нет оправдания, – серьёзно