мало! — с притворным вздохом сказала Юри.
— Такэси, ты знаешь, заседание ученого совета в нынешнем голу состоится в городе А. Я там побуду подольше, мне обязательно надо повидаться с ребенком. — Фрэнк перевел разговор на детей.
— С каким ребенком?
— Со старшим. Мальчишке уже девять, и он научился говорить довольно горькие вещи.
— Они уж такие, наши дети. Я, например, дочки боюсь гораздо больше жены. Да и Юри тоже боится — заставляет меня считаться с собой, а сама считается только с дочерью.
— Вполне естественно. Риэ — умная девочка, а в последнее время становится очень привлекательной. Вам, должно быть, неспокойно.
— Особенно если в доме такой мужчина, как ты.
— Да что ты! Я ведь теперь паинька.
— Знаешь, у Юри с недавних пор появились какие-то странные ощущения… Она, кажется, беременна.
Фрэнк бросил пытливый взгляд на талию Юри.
— В двадцатом веке беременность уже не является символом счастья. Как раз наоборот — это катастрофа, это шаг к бесплодию. И американская литература так считает, начиная с Фолкнера.
— Наверно. Но нам наплевать на цивилизованные страны. В нашей семье это символ мира.
Юри подмигнула Фрэнку.
— Вы мыслите широкими категориями и заглядываете в будущее, на сто лет вперед. Почему же тогда «символ мира»? Скорее уж, предтеча революции!
— К нам это все равно не относится, — сказал Такэси. — У нас в доме все спокойно.
Фрэнк взглянул на Юри.
— Юри, надеюсь, вы не на свидание идете?
— Я бы попросил не внушать моей жене странных мыслей! — усмехнулся Такэси.
— А ты что, иногда волнуешься? — спросил Фрэнк.
— Да как тебе сказать… Пожалуй, порой и настраиваюсь на волнение. Если Юри ни с того ни с сего становится очень уж оживленной. И потом, надо же иногда говорить жене комплименты. Вот сегодня, например, она с таким рвением пекла печенье, словно собиралась отравить всех гостей.
— Фрэнк, неужели у вас нет ни капли сострадания к женщине, с которой так обращается муж?
— Сострадание растет во мне с каждой секундой. Пожалуй, я не прочь вас утешить.
— Давай, Фрэнк, не стесняйся! Только, прошу вас, не исчезайте вдвоем. А то не хватит партнеров для бриджа. Вы как-нибудь в другой раз, ладно?
— Ронда сказала, что минут на десять опоздает, — переменил тему Фрэнк.
— Сколько раз вы виделись на прошлой неделе?
— Один. У Ронды очень развито чувство собственности, при встречах она совершенно не позволяет отвлекаться…
Это Фрэнк сказал специально для Юри. Юри, подцепив большим пальцем ожерелье, поднесла его к краешку губ и взглянула на Такэси.
— Знаешь, Ронда на прошлой неделе ужинала с одним дорожным инженером, который приехал из Чикаго. Пригласила его к себе. Но к сожалению, никто не видел, когда он от нее ушел.
— Да ну?
Фрэнк, глядя на ожерелье Юри, сказал:
— Значит, я дал маху. Мог бы провести вечерок с Сашей или с Кэйко.
— Только не с Кэйко. Скука будет смертная, ее ведь прямо распирает от чувства собственного достоинства. Саша — другое дело. С ней, пожалуй, можно получить удовольствие, — живо отозвался Такэси, поглядывая на Юри.
— Прошу вас, не забывайте, что сегодня среди гостей будут дамы!
Фрэнк усмехнулся.
— Пока нет посторонних, думаю, нам с Такэси можно поболтать. Вы, Юри, не в счет. Вы же супруга хозяина дома.
— Кажется, да.
Раздался звонок. Юри и Такэси вместе пошли открывать.
Это были супруги Йокота. За их спиной стояла Мацуура.
— Проходите, пожалуйста, прошу вас!.. Наконец-то хоть чуточку посвежело… О-о, Йокота-сан, какая изумительная расцветка! Этот материал, кажется, называется «подсолнечник», да? Просто ослепительно!.. А вы, Кэйко-сан, какая сегодня шикарная!
— Такие комплименты надо уступать мужчинам. Ведь женские комплименты не доставляют женщинам никакого удовольствия, — сказал Такэси.
— Юри не то что ты, она тебя ревнует, — засмеялся Фрэнк. — Поэтому она и старается не дать тебе возможности проявить твои джентльменские качества.
— Добрый вечер, господа, — сказал Йокота. — Духота на улице ужасная.
Его жидкие волосы, зачесанные на лоб, растрепались от ветра, и под ними отчетливо просвечивала лысина.
— Ты бы причесался…
Обворожительная госпожа Йокота бросила на него быстрый взгляд. Она относилась к мужу немного пренебрежительно, считая, что он не пара для такой роскошной женщины, но на людях ей, видно, хотелось скрыть его недостатки.
Мацуура подошла к Фрэнку и села рядом с ним. Она никогда не садилась рядом с женщинами.
— Ну как ваша диссертация? — спросил Фрэнк.
— Еще не совсем готова. Я ее сейчас перечитываю. А когда печатаешь сама, все время хочется править.
Госпожа Йокота смотрела на нее с плохо скрытой не-навистью. Она умела ярко и броско одеваться, но увлечь мужчину беседой не могла.
— Я прочитала в журнале вашу статью о Фолкнере… — с улыбкой продолжала Мацуура. — Наша милая хозяйка всегда говорила, что у вас особый дар иронизировать. И правда, стиль статьи очень своеобразный.
Госпожа Йокота вновь сверкнула глазами. Глаза у нее были большие, красивые, и она это, конечно, прекрасно знала. Но знала и другое: ей не стоит слишком часто улыбаться, потому что зубы у нее слегка выступают вперед и тонкие губы не могут скрыть этого недостатка. А у Мацуура губы полные и улыбка получается очень милой. И болтать она любит, правда порой вдруг начинает шепелявить, словно язык не умещается во рту, но мужчинам это почему-то нравится.
Мацуура действительно ни на секунду не умолкала:
— Мистер Стэйн, говорят, ваши лекции об американской литературе тридцатых годов пользуются потрясающим успехом…
Снова раздался звонок, и Такэси с Юри снова вышли в переднюю. Пришли священник Баранов и Саша.
Саша была в черных сетчатых чулках и вечернем китайском халате из черного атласа, расшитом ослепительно яркими пионами.
— Какая вы парадная! — сказал Фрэнк, одергивая свою вельветовую куртку. — У меня такое впечатление, будто вы где-то далеко, на оперной сцене, а я смотрю на вас из ложи.
— Да что вы! Это всего-навсего ночной халат. — Саша глубоко вздохнула, словно действительно собиралась запеть арию.
— Тем более! — Фрэнк беззвучно усмехнулся.
Господин Йокота, откинув назад аккуратно причесанную голову, тихонько кашлянул. Он от природы был очень восприимчив ко всему эротическому.
— Саша, у меня к вам большая просьба. Научите, пожалуйста, Юри правильно петь «тра-ла-ла» из «Кармен». Знаете, та сцена, где Кармен дразнит Хосе. А то Юри, по-моему, на четверть тона фальшивит.
— Такэси, имей в виду, публичное оскорбление жены отражается на сумме отступного при разводе! — торжественно изрекла Юри.
— А если у мужа не было намерения оскорбить? — спросил Йокота. — Хотелось бы знать на всякий случай.
— Неведение во все времена квалифицировалось как один из тяжких грехов, — сказал Фрэнк.
— А если у меня при этом нет намерения разводиться? —